до 1947 года Комитет по делам архитектуры СССР, и Дмитрий Чечулин, главный архитектор Москвы с 1944 года. Впервые они собрались 6 февраля 1947 года, заодно пригласив на встречу делегатов из разных министерств, и начали определять важнейшие требования к проектам зданий. По окончании этой работы в Москве началось сооружение восьми зданий, настолько похожих одно на другое, что можно было подумать, будто их создал один архитектор.
В действительности путь к единообразию был весьма сложным. Вначале Прокофьеву, Мордвинову, Чечулину и другим необходимо было решить, будет ли проект новых монументальных московских домов поручен архитекторам, специально отобранным для этих закрытых встреч, или же будут проводиться конкурсы на проекты каждого из зданий по отдельности. В мае 1947 года Берия получил предварительный список имен архитекторов, избранных для работы над проектами всех восьми зданий, но в итоге было разрешено работать без конкурса над проектами только трех небоскребов[435]. Летом 1947 года Чечулина назначили руководить коллективами специалистов, которым предстояло строить ближайшие к Кремлю небоскребы: здание на Котельнической набережной и высотку в Зарядье. Борису Иофану, остававшемуся главным архитектором УСДС, поручили проектировать небоскреб на Ленинских горах (хотя уже через год этот заказ передали Льву Рудневу). Что касается остальных пяти зданий, то на их проекты были устроены конкурсы, к участию в которых пригласили заранее отобранных архитекторов. Передав каждому коллективу перечень определенных требований (высота, объем, количество комнат, удобства), министерства принялись ждать конкурсных заявок[436].
Вопреки надеждам на то, что московские небоскребы вырастут на горизонте уже совсем скоро, процесс проектирования занял довольно много времени. Весной 1947 года Прокофьев, Чечулин и Мордвинов сказали Берии, что на рассмотрение конкурсных проектов уйдет от четырех до семи месяцев. За этим, как ожидалось, последует рассмотрение соответствующих технических проектов, составленных инженерами[437]. В общей сложности до того момента, когда можно будет приступать к строительству, пройдет не меньше года. В итоге процесс затянулся настолько, что лишь в январе 1949 года Совет Министров издал очередное постановление – «Об утверждении эскизных и технических проектов многоэтажных зданий». Но тогда, в 1947-м, многие воображали, будто новая монументальная Москва вырастет чуть ли не в одночасье.
В конце лета и осенью 1947 года, когда были представлены первые архитектурные проекты московских небоскребов, их приняли в штыки. Рассмотрение конкурсных заявок на проекты 16-этажных высотных зданий началось в середине августа и продолжалось до начала сентября. Каждая команда архитекторов подала свои проекты на экспертную оценку в Комитет по делам архитектуры СССР. Заседания комиссий, рассматривавших и оценивавших проекты, проводил председатель этого комитета – архитектор Григорий Симонов. В состав экспертных групп он включил лучших московских архитекторов, инженеров и специалистов по строительству. В их числе были Иван Жолтовский, Николай Колли, Алексей Щусев, Каро Алабян и Борис Иофан. К работе привлекли также скульптора Веру Мухину и художника Александра Герасимова[438].
Илл. 4.1. Николай Колли, Лев Руднев, Каро Алабян и Григорий Симонов. 1947 г. Собрание ГЦМСИР
На первом этапе оценивания комитеты по приемке отнеслись к представленным проектам прохладно. Чечулин, работавший в соавторстве с Андреем Ростковским, представил три разных варианта порученного им проекта 16-этажного дома на Котельнической набережной. Члены экспертной комиссии забраковали все три по разным причинам – от слишком большого количества квартир с окнами на север до отсутствия типовых элементов[439]. Наибольшее же неудовольствие экспертов вызвало то, что во всех проектах Чечулин с Ростковским нарушили заранее заданные параметры высоты, объема здания и количества квартир. В том варианте, который больше всего отклонялся от предписанных нормативов, архитекторы увеличили количество квартир более чем вдвое: вместо 300, оговоренных в инструкции, они спроектировали 616. Кроме того, архитекторы стремились достичь монументальности за счет величины: как отмечали эксперты, «преувеличенный объем здания послужил одной из причин того, что здание развилось вширь и утратило характер „высотности“, которое оно должно было иметь»[440].
Конкурсные заявки архитекторов, проектировавших другие здания, получили столь же неодобрительные отзывы. Проекты небоскреба на площади Восстания были поданы тремя разными коллективами архитекторов. Однако один проект был сочтен «примитивным», другой – «громоздким». Особенно не понравился экспертам один вариант – с «грубым» силуэтом и «архаичными» деталями фасада[441]. Проекты высотного здания у Красных Ворот, представленные четырьмя работавшими порознь зодчими, также были сочтены неприемлемыми[442]. Один автор нарушил предписанные нормы высоты – у него вышло не 16-, а 18-этажное здание; другой как следует не отделил жилую часть здания от административной; еще в одном проекте здание смотрелось «грузным невыразительным массивом»[443].
В конце 1948 года, когда уже новая экспертная комиссия рассматривала переделанный проект высотки на Котельнической набережной, выявленная ранее излишняя массивность была устранена и, по мнению экспертов, была «достигнута… живописность силуэта»[444]. И все же они отмечали, что «чрезмерное число и развитие больших и малых башен и вышек, увенчанных целыми гроздьями малых башенок, открытых наподобие звонниц, слишком усложняет силуэт зданий и придает высотному дому несвойственный ему вид». Этот облик они характеризовали как «исторический», а кто-то потом внес правку от руки в отпечатанный на машинке отзыв: вычеркнул слово «исторический» и заменил его на «готический». При этом члены экспертной комиссии ничего не имели против истории как таковой. Скорее им не понравилось привнесение зарубежных исторических – а именно готических – элементов в русский городской пейзаж. В этом подходе, проявившемся в закрытом экспертном отзыве, отразилась идея, часто высказывавшаяся в те времена в откры том публичном пространстве: между новыми московскими небоскребами и глубокой русской стариной должна существовать крепкая связь.
Восемьсот лет старины, тридцать лет новизны
В конце лета 1947 года, пока московские архитекторы собирались для обсуждения предварительных проектов небоскребов, столица готовилась к празднованию своего 800-летия. День города, учрежденный по инициативе Георгия Попова, был намечен на воскресенье, 7 сентября, но москвичи рассчитывали, что торжества продлятся все выходные[445]. Совсем свежие воспоминания о недавней войне и о тяготах первых послевоенных лет на время померкли и уступили место общему прославлению далекого прошлого. По случаю юбилея Москвы газеты должны были с подобающей торжественностью объявить о проекте московских небоскребов: послевоенное строительство в столице следовало привязать к более ранним периодам ее истории.
В недели, предшествовавшие празднованию 800-летия Москвы, за происходившим в советской столице наблюдал приехавший в СССР американский писатель Джон Стейнбек. Он уже бывал в Москве в 1936 году и потому во второй приезд сразу же заметил ряд изменений. В 1947 году его сопровождал
