была красивая, тонкая, светловолосая. Не то что я, пресноводная лягушка. Она была модно одета – в облегающих джинсах и короткой рубашке. Я видела, как он смотрит на нее. Мне хотелось закрыть ему глаза, мне хотелось крикнуть: перестань! Отвернись! Но я не крикнула. Я только видела, как он тонет, и ничего не могла сделать для его спасения. Я хотела крикнуть: остановись! Она никогда не будет любить тебя так, как я! Но не могла. Молчала. А через несколько месяцев узнала, что они стали любовниками. Причем узнала я последней. Мы поссорились, и он расстался со мной. Я прекратила общение с нашими общими друзьями. Это было невыносимо. Ну а дальше – вы знаете.
Принесли нашу пиццу. Я жадно принялась за еду. Корочка была хрустящей, сыр – обжигающим, свежие оливки – кисловатыми и сочными. Да, все-таки моя старуха знала толк в еде! Она тоже ела – аккуратно отламывала кусочки ароматной горячей пиццы и изящно отправляла их в рот. Долго пережевывала, вытирала губы перед тем, как съесть новый кусок. В ее манере есть, такой старомодной, такой элегантной, было что-то завораживающее. Она никуда не торопилась, ничего не стеснялась и получала удовольствие от еды. Вместе с ней я чувствовала во рту текстуру теста, перекатывала языком круглые маслины, раздавливала зубами кусочки помидоров, и это ощущение соединения с пищей доставляло мне радость.
Наконец она прервала трапезу и спросила:
– Что было дальше?
– В смысле?
– Ну, ты сказала «дальше вы знаете». Что было дальше?
– Ну как, они поженились, у них родился ребенок. Вы же видели.
– Нет, я спрашиваю, что с тобой было дальше?
– Со мной? – Я пожала плечами. – Вроде бы ничего.
– Совсем?
– Совсем.
Она замолчала и вновь переключилась на пиццу. Я последовала ее примеру.
Через некоторое время она снова подняла голову, посмотрела на меня пристально и спросила:
– Ты что, хочешь, чтобы я тебя пожалела?
Я слегка удивилась такому вопросу.
– Ну, хотя бы сочувствие показали, что ли. Хотя бы ради приличия, – ответила я.
Она ничего не сказала, только хитро посмотрела на меня и совершила поступок, к которому я была абсолютно не готова, – выковыряла из салата помидорчик черри и запустила им в меня.
– Вы что? – Я обалдела. – Что вы делаете?
Помидор смачно приземлился на моей застиранной майке, на секунду приклеился к ней, а потом свалился на пол.
Она выковыряла еще один помидорчик и опять кинула в меня.
– Да вы что? – Я была возмущена. – Вы что, ненормальная?
Но старуха только смеялась и бросала в меня один помидор за другим. Инстинктивно я отстранялась от этих снарядов, но вскоре вся была измазана красным соком.
– Сумасшедшая! – заорала я и вскочила на ноги, отряхиваясь.
Подскочил официант:
– Что-то случилось?
– Нет-нет, девушка просто опрокинула на себя салат, – объяснила моя подопечная.
Он смерил меня взглядом.
– Я сейчас принесу салфетки.
Пока я оттиралась и отряхивалась, она сидела неподвижно. Я была возмущена и оскорблена таким поведением. Что она себе позволяет? Что она о себе возомнила? За что, вообще, она со мной так обошлась?
Прочитав мои мысли (а в последнее время с ней это случалось часто), она ответила:
– Во-первых, пришло время выбросить эту грязную майку.
– Я ее стирала! – запротестовала я.
– Во-вторых, перестань себя жалеть! А в-третьих, это просто весело!
Я представила себе, как я выгляжу со стороны: измазанная в помидорном соке, жалкая, грязная… И мне стало смешно!
Официанты подозрительно посматривали на нас и перешептывались. Такого им еще не доводилось видеть. Я заметила их взгляды. Мне стало стыдно, но не слишком…
* * *
…Те роды были необычайно тяжелыми. Воды отошли неожиданно рано, за несколько недель до положенного срока. Под складками кожи, растянувшейся под напором беременной матки, стали заметны очертания детских тел. Они двигали ручками, сучили ножками, и движения эти превращали материнское изможденное тело в представление пластилиновых фигурок. Она с изумлением и усталостью смотрела на удивительное действо, разыгрывающееся перед ней: казалось, в животе ее идет борьба, и ни одна из сторон не намерена отступать. То кулачок высунется, то локоток ударит, то ножка покажется.
Девочка родилась первой. После тяжелейших мук наконец показалась ее покрытая волосами головка. Мальчик шел долго. Внутренности матери выворачивались наизнанку под бурным натиском жизни, рвущейся к свободе. Тело ее, не принадлежащее больше ей, изнывало от боли и бессилия, а ребенок все не шел. Боролся, стремился, пытался…
– Ничего не понимаю, – удивлялась толстая усатая Роза Ноздреватая, – голова – вот она, щупаю ее. А ребенка нету.
И снова погружала свои толстые руки в лоно матери; и снова натыкалась на маленькую головку; и снова Хана заливалась слезами и заходилась криком, а малыш все не шел.
Мука эта длилась много часов подряд. Пока наконец не собрались все окрестные повитухи и не приняли решение: тащить младенца щипцами.
Кто-то приносит здоровенные, похожие на ножницы, но без лезвия, щипцы; бабы начинают истово молиться – каждая своему богу; Роза Ноздреватая закатывает рукава, вздыхает глубоко, выругивается матерно… Это длится недолго, всего несколько минут – Роза прихватывает головку младенца своими страшенными щипцами, тянет аккуратно, чтобы не поранить, и природа делает свое дело – последними, самыми изнурительными потугами выталкивает ребенка из тела матери.
