дождь. Антон ведет меня в свою машину, не спрашивая, но и я не особо сопротивляюсь.
А что делать вообще? Он видел меня с бывшим, в этом я уверена, я не пыталась объясниться с ним, сделав вид, что все, что он там видел, – правда. Он передумал или что? Я не понимаю. Я устала пытаться понять.
Сажусь на пассажирское и ежусь – прохладно. Антон садится рядом, заводит машину, включает печку и едет до моего дома молча, даже музыку не включает и не подпевает песням, как делает это всегда.
А я не знаю, что говорить, правда. Я сама решила, что будет все-таки лучше, если мы окончательно разойдемся и он будет считать, что у меня есть мужчина. А по факту вообще не лучше. Сама страдаю, сама ревную, сама плачу. Ну что я за дура такая? Не жизнь, а сериал какой-то…
Останавливаемся у дома, Антон паркует машину на стоянке. Либо ко мне собрался, либо нас прямо тут ждет долгий разговор. В машине уже тепло, но комфортнее от этого не становится. На душе страх какой-то от того, что впереди нас ждет и ждет ли вообще хоть что-то.
Он молчит недолго, смотрит вперед, хмурится, думает. А потом поворачивается ко мне, кладет руку на мои пальцы, чуть сжимая их, и совершенно спокойным голосом выдает:
– Ты же не целовалась с ним, да?
Он почти уверен в своих словах, это на утверждение похоже больше, чем на вопрос. И хочется крикнуть «да, Антон, я только с тобой целовалась», но дура внутри меня разыгрывает свой сценарий. Я привыкла быть колючей, я привыкла отталкивать мужчин в силу жизненных обстоятельств, я привыкла, черт возьми, быть одна и решать все свои проблемы одна! А тут появился рыцарь, и меня к нему так тянет, что даже страшно.
– С чего ты взял? – спрашиваю стервозно, а у самой голос дрожит и духу не хватает руку из его хватки убрать. И не хочется. Пусть держит, он такой теплый…
– Ты бы не стала. – Он пожимает плечами, и я понимаю, что он искренне надеется на то, что его догадки верны. Хороший мой… мне так стыдно перед тобой. – Еще тогда в кабинете ты сказала, что не спала бы со мной, если бы у тебя был другой мужик. Потом ты плакала, потому что тебе со мной хорошо. Отталкивать меня у тебя не получается. И вообще я не верю, что ты смогла бы так поступить, Крох. Не такая ты, не верю я, вот и все.
И… все. Все стены, что я когда-то строила, все, что укладывала по кирпичику собственными руками, падает под давлением этих слов и бездонных, полных надежды глаз.
Это невыносимо, правда. Он такой… настоящий! Он такой мужественный! Он такой невероятный, что я почти не верю, что он реальный! Может, я придумала его? Сошла с ума от одиночества, выдумала себе идеального мальчишку, за которым как за каменной стеной и совсем ничего не страшно. Потому что я искренне не понимаю, как можно быть таким в двадцать два года. Это немыслимо.
И слезы опять по щекам льются, хотя плакать вроде не хочется, и стираю их ладошками как обезумевшая, прекратить этот поток не в силах.
Антон тянется ко мне, стирает их большими пальцами, смотрит так пронзительно, что мне еще сильнее грустно становится. Мой мальчик… мой самый понимающий мальчик в мире. Нельзя ничего скрывать от него. Пытаться отгородить его от моих проблем тоже нельзя. Он всю душу мне отдает, а я ногами ее топчу, как ведьма настоящая, но с ним так нельзя! Я возьму эту душу, расцелую, прижму к сердцу и никому никогда не отдам. Он не хочет уходить добровольно, а отталкивать я его больше не в силах. И… может, мы все-таки справимся?
– Расскажи мне, Крох, я ни хера вообще не понимаю, – шепчет Антон, целуя меня в кончик носа, и меня прорывает.
Я ему все рассказываю. Вообще все. Как с Ярославом познакомились, как поженились, как я его с другой девушкой застала, когда Матвею год был. О разводе рассказываю, о том, что он вернулся полтора года назад, о неподтвердившейся беременности, о том, что убежала от него с ребенком на руках и живу теперь на съемной квартире. Я рассказываю, что он ходит за мной, что звонит, в слезах зачем-то упоминаю аллергию на пионы и то, как полчаса чихала, когда Ярослав притащил мне их. Говорю ему, как он приезжал к моей матери, рассказываю, как приехал тогда домой с цветами, а я его выгнала, рассказываю всю правду про этот ужасный поцелуй, говорю, что предложил вернуться за оплату долга, я не утаиваю абсолютно никаких деталей. Я все рассказываю. Потому что… так ведь с любимыми поступают, да?
– Можно я его сломаю? – говорит Антон небрежно спокойно, но вряд ли в нем есть хоть грамм этого ненастоящего спокойствия. У него кулаки и челюсти сжимаются так сильно, что зубы немного скрипят, и я не сомневаюсь, что он действительно хочет сломать Ярослава. И был бы тот сейчас рядом – сломал бы.
– Антош, – сказать нужно, что лучше Ярослава не трогать, потому что проблем тогда не оберешься, потому что связи у этого козла везде есть. Но молчу. Потому что мужчина он, а не мальчик, и сам все понимает прекрасно. И не хочет он, чтобы я его защищала, сам меня защищать хочет, – обними меня лучше, пожалуйста.
Нам все еще сложно, подкосил очень этот случай, и мое неправильное поведение сыграло огромную роль в том, что Антон все еще холоден ко мне. Но он растает, я знаю. И все сделаю для того, чтобы он оттаял. Пора теперь мне добиваться его сердца, кажется…
Он обнимает. Крепко к себе прижимает и в макушку меня целует, и сидим так минут десять, наверное, в тишине и теплоте друг друга. Говорить не хочется, хочется залезть в голову к Антону и услышать, о чем он думает, чтобы понять, насколько сильно я этого мальчика покалечила.
Я ужасная, да? Наверное, да… Но он почему-то до сих пор рядом. А я почему-то очень-очень счастлива.
Поднимаю голову, все затекло уже от неудобной позы, но вылезать из объятий Антона не хочется ближайшую вечность. Я чуть отстраняюсь и кладу ладошку на щеку, поглаживая пальцем колючую чуть отросшую щетину. Ему идет. Но без нее в сто раз лучше.
– Красивый, – шепчу, не сдержав эмоций. Правда красивый ведь.
– Подлизываешься, засранка? – хихикает Антон, а сам жмурится от удовольствия.
