В свое время рукопись была отправлена, и Джойс на много месяцев забыл о ней, целиком уйдя в свое тоскливое одиночество и в работу. Время шло быстро, так как Джойс не замечал его — ему не на что было надеяться. Он пытался было начать другую повесть, но возле него уже не было Нокса, подбодрявшего его своею критикой и похвалами, и умственная апатия снова одолела его.
В долгие вечера он учил одного из кафров читать и писать, пока Вильсон вычислял расходы и доходы. Эти два человека никогда особенно не симпатизировали друг другу. Фермер презирал Джойса за то, что он — неудавшийся барин, белоручка, не имеющий понятия даже и о самых элементарных вещах в сельском хозяйстве. Джойс видел в своем компаньоне только грубого пьяницу, который запустил хозяйство и у которого все идет прахом.
Не раз Джойс говорил себе, что ему следовало бы продать свою часть и попытать удачи в другом месте. Но так как у него не было особого повода довести дело до кризиса, месяцы шли за месяцами, а он оставался все в том же положении.
Уборка хлеба доконала его. Он схватил лихорадку и пролежал в постели три недели. Вильсон проклинал день его прихода на ферму, и если бы не человеколюбивый сосед, у которого была ферма за сорок миль от них, в более здоровой местности и который увез его к себе в телеге, запряженной быками, он, вероятно, пошел бы вслед за Ноксом. На ферму он вернулся выздоровевшим, но страшно ослабевшим. Морщины на его лице врезались глубоко в кожу, выросшая за время болезни борода еще больше подчеркивала впалость щек. Вильсон при виде его только презрительно фыркнул и посмотрел на свою собственную огромную, веснушчатую, словно лаком покрытую, лапищу.
Настала зима. Работы было полны руки — перекрывать тростником заново крыши, ремонтировать постройки, орошать поля. Джойс не щадил себя. Работа, хоть безрадостная, все же давала забвение, приносила усталость, после которой он засыпал как убитый. И в этом смысле действовала не хуже виски с примесью дурмана.
Есть люди, благоденствующие в пустыне физически и морально. Непрерывная борьба с стихийными силами природы укрепляет их нервы и закаляет волю. Есть люди, по натуре оставшиеся дикарями, находящие удовлетворение своим первобытным инстинктам лишь в нецивилизованной стране; такие люди в лесу или в пустыне живут жизнью более близкой им, чем жизнь цивилизованных народов. Но люди, благоденствующие в пустыне физически и морально приспособлены к борьбе — это обыкновенно люди энергичные, предприимчивые, смелые, честолюбивые, для которых жизнь в пустыне — лишь переходная стадия, ступень, чтобы подняться на высоту, утраченную или еще не достигнутую в цивилизованной стране. Такие люди успешно ведут дело колонизации вновь завоеванных стран и обыкновенно достигают цели и награды.
Все удачливые люди, с которыми Джойс сталкивался в Южной Африке, принадлежали именно к этому типу. Оглядываясь на себя и на Нокса и сравнивая себя с ними, он готов был смеяться и стонать от боли. Они-то здесь зачем? В стране, где царит естественный подбор, они были заранее обречены на гибель. И вот Нокс уже выполнил предназначенное. Будет ли то же и с ним?
С каждым днем его все больше тяготило сознание полной своей непригодности к окружающей обстановке, и теперь, когда он утратил товарища, бодрившего его в тяжелые минуты, — больше, чем когда-либо. Он стал молчалив, угрюм, по целым часам сидел задумавшись, говорил не больше, чем во время сиденья в тюрьме. И, чем ощутительнее становилось одиночество, чем больше сосредоточивались его мысли на самом себе, тем дальше уплывали все светлые воспоминания и выдвигались только темные, мучительные, выжженные словно клеймо в его мозгу.
И во сне опять стала сниться тюрьма. Однажды в сарае, куда он перенес свою постель с первых же весенних дней, он проснулся весь в холодном поту от страха. Ему приснилось, что он лежит на своей тюремной койке. Его постель стояла так же против окна, и самое окно было на таком же расстоянии от пола, как в тюрьме. Он долго не мог пошевелиться, так ошеломил его этот кошмар. Сны о тюрьме стали повторяться — пришлось переставить кровать на другое место.
Он перебрался в сарай главным образом потому, что к ним на ферму явилась женщина, толстуха бурка, предъявившая свои права на Вильсона. Из деликатности и по доброте, Джойс счел за лучшее оставить их вдвоем и в начале старался любезностью и мелкими услугами заслужить расположение новой хозяйки, несмотря на ее отталкивающую внешность и манеры. Но женщина пила, и однажды Вильсон, застав ее одну в каморке Джойса, куда она пришла воровать виски, приревновал и наставил ей фонарей под глазами. После этого Джойс и она начали сторониться друг друга.
Джойс снова погрузился в свою мрачную апатию. Эта жизнь убивала его, притупляла его ум. Вначале его забавляло учить мальчишку-кафра, но затем и это утратило для него всякий интерес. Часами в летние ночи он сидел с трубкой в зубах, упершись локтями в колени, на пороге своего сарая, ни о чем не думая. В голове у него была только пустота. По временам в памяти вставал образ Ивонны, но смутно, как далекий призрак. Он перестал писать ей и не чувствовал никакой потребности получить от нее весточку. К чему? О чем писать? И от Ивонны он не получал писем после того, которое было зарыто вместе с Ноксом. Несколько месяцев тому назад, во время половодья, один из возов, запряженных быками, ехавший из города на ферму, опрокинулся, и вздувшаяся река унесла большую часть груза, в том числе и почту. Погонщик быков говорил Джойсу, что в сумке были письма и ему — может быть, и письмо от Ивонны. Тогда ему было досадно, жалко, но потом и это стало все равно; нездоровый индифферентизм тогда уже окутал своей тенью его душу. Недели и месяцы шли своей чередой, и понемногу в нем умирало желание иметь от нее весточку, вместе со всеми прочими желаниями чего-нибудь светлого и радостного.
И таким образом порвалась последняя нить, связывавшая его с Англией.
Что касается романа, он давно перестал заботиться об его участи. По всей вероятности, он потерялся в дороге, на пути туда или обратно. А черновик, написанный на желтой оберточной бумаге, валялся в грязном углу хижины и понемножку гнил от сырости.
И вдруг, как удар грома в ясный день, точно с неба, свалилось письмо от издателя, предлагавшего напечатать его роман на обычных условиях фирмы для начинающих и неизвестных авторов: восемьдесят фунтов, уплачиваемых по напечатании. Это сразу разбудило Джойса и вывело его из оцепенения. Всю ночь он не мог уснуть и бродил по полям, по росистой траве, под яркими африканскими звездами, чувствуя, как кровь снова закипает в его жилах. Быть может, он нашел свое призвание, которое даст ему и деньги, и подходящую работу, и право, наконец, снова занять свое место среди цивилизованных людей. На заре он вернулся домой, изнемогая от усталости, но с головой, полной самых смелых планов. А на другой же вечер, покончив дневную работу, зажег крохотную коптящую лампочку и засел за новую повесть, план которой наполовину уже был разработан вскоре после смерти Нокса. Первую он продал за восемьдесят фунтов, как предложил издатель.
