Внизу, в дубовой роще, жили белки; Авель любил смотреть, как они скачут с ветки на ветку. Он ходил в нелепой бархатной куртке, которую смастерила Агеда, но теперь ему было все равно. Все вокруг стало ему противно с тех пор, как он знал, что обречен умереть в «Раю», и, когда он порвал фотографии, сиявшие улыбками по стенам его комнаты, ему показалось, что он избавился от докучных свидетелей. Темнело, он возвращался домой, засунув руки в карманы, и молча съедал все, что приготовила Филомена.
Жизнь в «Раю» шла обычным ходом: донья Эстанислаа лежала весь день в постели, обвязав голову платком, смоченным одеколоном; Агеда, запершись у себя наверху, читала любовные и приключенческие романы. Продуктов становилось все меньше и меньше; Филомена проклинала войну, плакала, всхлипывая, над варевом из репы и каштанов.
— У нас, в Галисии, — причитала она, — свиньи такого не едят. Ох, господи, настал конец света!
Однажды под вечер, когда Авель швырял с насыпи куски эвкалиптовой коры, пришли ребята из интерната, стриженые и вымазанные углем. Самый маленький — с хитрым, как у воришки, лицом — раньше, чем заговорить, поплевал на ладони.
— Мы пришли за ружьями, Авель Сорсано, — сказал он. — Ты их должен был дать Пабло, когда он сбежал из интерната, и теперь они принадлежат нам по праву.
Они стояли перед ним, темные и недоверчивые, и глаза у них жадно блестели. Авель пошел к себе и принес ружья. Ребята вырвали их у него из рук и ушли, не сказав ни слова.
Он смотрел со страхом, как они идут. Во рту остался горький привкус — какие они сильные, красивые, как ловко двигаются! Рядом с ними все взрослые теряли свою прелесть и таинственность. Пронзительная горькая любовь жгла его. Стать бы одним из них, уничтожить разницу, сменить кровь!
На следующий день к нему явился Архангел. На голове у него был пучок перьев, как у краснокожих, а к фуфайке приколоты траурные ленты, которые он стащил на кладбище.
— Тебе не скучно одному? — спросил Архангел. — Пошли, в интернате желают с тобой встретиться.
Он пальцем показал дорогу, и Авель молча пошел за ним. В лесу, рядом с интернатом, ребята играли в войну и, увидев его, не выразили удивления. Они приняли его в игру, как своего, никто не спросил о побеге.
Игра состояла в том, чтобы лазать на деревья и прятаться среди ветвей. Обнаруженного наказывали — легче или тяжелее, в зависимости от допущенной оплошности. Авель тоже спрятался на вершине дуба и, хотя Стрелок сразу его увидел, не отвечал на его угрозы.
— Эй, ты! — кричал Стрелок. — Слезай, я тебя вижу.
Авель соскользнул по стволу и внизу увидел Архангела.
— Не бойся, — шепнул тот. — Ничего тебе не будет.
Отверженный. Изгой. Не такой, как все.
— Почему? — пробормотал он. — Меня ведь заметили.
Но его вопросы били как об стенку горох, хотя ребята и притворились, что он для них свой. Они обращались к нему только по необходимости. Стена — куда более непроницаемая, чем собственная его скованность, — отделяла его от остальных.
В интернате, насколько он понимал, царила все большая анархия. Предательство, страх и наказание были в порядке вещей, и никто не смел по-человечески поговорить с Кинтаной. Авель встретил его как-то по пути в усадьбу и скрепя сердце пошел с ним. Учитель передал ему кое-какие слухи и посоветовал не выходить пока что из дома.
— Послушай меня, еще не поздно, не ходи с ними. Они сейчас очень возбуждены, способны на любые безумства, а я бы не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Когда Авель расстался с ним, в голове у него было пусто, тело стало каким-то легким. В ту ночь ему приснились Давид и Романо. Они были очень близко, по ту сторону ручейка, и, отчаянно размахивая руками, звали его к себе: «Идем, ну смелей, это совсем легко, а с нами ты будешь вечно молод». Когда он проснулся, сердце ужасно билось и лоб был мокрый. Он повернулся к окну и вскрикнул — бритоголовый мальчишка в жуткой маске до самого рта смотрел на него недобрыми хитрыми глазами. Авель привстал, и мальчишка в ту же секунду исчез в густой листве.
К вечеру Архангел пришел за ним, словно ничего не случилось. Ребята ждали в лощине, и они все вместе пошли вниз, в лощину. По дороге Архангел спрашивал его о Давиде, но у Авеля не было сил ответить. Может быть, он предчувствовал свою судьбу, и взгляд его стал глубоким, как будто, не задерживаясь на оболочке предметов, он пытался проникнуть в самую суть. Когда они спускались по склону, к ручью, ему почудилось, что все подстерегает его — и звери, и деревья, и люди. Море было гравюрой свинцового цвета, волны окаменели. В небе сгрудились грозные тучи, и, словно прорывая затянувшееся ожидание, самолет с красно-желтым флагом мелькнул над их головами оранжевым метеором и спикировал прямо на батарею.
— Война, война! — заорали мальчишки.
Метеор вызвал бурю — заметались растрепанные сосны по краям тропинки, по морю побежали белые клочья пены. Теперь самолет кружил над бухтой, и у мальчиков забилось сердце от страха, когда они увидели бомбы — одну, две, три, четыре. Почти сразу круглые облачка поднялись над волнорезом и растаяли в пепельном вечернем небе.
Зенитки открыли огонь, но самолет уже набрал высоту. На батарее горело одно строение, солдаты несли на носилках раненого. Мальчики пошли разузнать, что там такое, и услышали автомобильный гудок. Это ехал Элосеги. Авель помахал ему, он остановился. Они не заметили, как Авель от них ушел; он ухватился за Мартина, как утопающий хватается за доску…
— Он понимал, что с ним будет? — спросил Сантос.
Мальчик ответил не сразу. Опустив голову, он испуганно, вопросительно смотрел на отца.
— Кажется, понимал, — сказал он. — У нас почти все догадались. И потом, он сам сказал Архангелу, что учитель его предупреждал.
— Тогда зачем он к вам вернулся? — спросил Сантос.
— Не знаю. Понятия не имею.
Не смея поднять глаза, Эмилио сообщил, что было дальше; расстрел, сказал он, откладывали несколько раз, потому что в интернате засели солдаты. После того как фашисты бомбили форты, офицер приказал перебазироваться и, с разрешения Кинтаны, забрал все комнаты первого этажа. Это не было на руку Стрелку, и в тот же день постановили убрать учителя.
— У нас уже давно был в лесу склад оружия, мы только ждали, когда уйдут войска, чтобы забрать и то, ихнее…
Пока что, сказал он, они таскали вещи, которые беженцы бросили у дороги. Фургоны, одеяла, мешки, матрацы, старую утварь. Как-то недалеко от моста они нашли автомобиль. Он хорошо помнил: все утро лил дождь, и в поле, у тополей, остро пахло свежей землей. Золотистый солнечный свет лился на мокрую траву, легкие мотыльки усеяли воздух белыми точками. Капот у машины был поднят, и она казалась издали сказочным чудищем с разинутой механической пастью. Они нерешительно подошли, опасаясь засады, увидели, что нет никого, и заорали: «Ура!» В багажнике лежал мешок сахара и старый приемник. Сахар слопали тут же, черпая горстью, а приемник разбили прикладами. Обыскав машину как следует, они облили ее бензином и подожгли.
Темнело; прожорливое легкое пламя поднималось к небу. Волны горячего воздуха разбивались об их щеки, и созвездие пляшущих искр весело летело вверх. Они в первый раз провернули такое дело, это оказалось совсем просто, и все приободрились. Потом, когда движение на шоссе стало еще сильней и вещей бросали больше, ребята носились по лесу, увешанные шинами, клаксонами, рулями. Обочины шоссе были усеяны разными вещами, словно здесь только что пронеслась буря.
Как раз в одну из таких вылазок он, Эмилио, узнал о готовящемся деле. Он ходил на шоссе поболтать с дезертирами и, возвращаясь, услышал голоса на полянке. Оттуда, где он стоял, было видно почти все, и он присел на корточки за камнем, чтобы его не заметили.
Стрелок сидел на земле, стряхивая пальцами пепел с сигареты. Солнце било ему в лицо, и шрамы были как извилистые белые ленты, а зубы, когда он сплевывал, ярко сверкали.
— Сколько нам еще откладывать? — говорил он. — До будущего года?
Его заместитель сидел рядом с ним и царапал ножом ствол пробкового дуба. Он слышал, что достаточно легкой зарубки — и дерево погибнет, и вот уже которую неделю уничтожал лес.
— А по-моему, надо подождать, пока солдаты уберутся. Еще пронюхают…
Стрелок презрительно усмехнулся.
— Ну и что?
— Добрая душа всегда найдется. Передадут.
— Пускай попробуют, — сказал Стрелок. — Пускай попробуют.
Тут они его заметили, и заместитель накинулся на него:
— Чего надо? Нас, что ли, не видел?
И он испугался; он понял, что, если он скажет, с ним немедленно разделаются. «Пускай сами разбираются, — думал он. — Мне-то что, в конце концов?» Он притворился, что ничего не слышал, и прошел дальше, засунув руки в карманы. Слово «смерть» уже перебегало из уст в уста, и палец Стрелка прямо указывал на Авеля.
