Разумеется, здесь англичане подстраховались, оговорившись, что договор вступает в силу только в том случае, если Англии или Японии будут угрожать какие-либо агрессивные действия со стороны третьей державы. Однако при возникновении русско-японской войны арбитром, определяющим, кто же в данном случае явился агрессором, должна была стать Великобритания.
В ст. 2 договора вводится понятие вовлеченности одной из сторон в войну в результате защиты обоюдных интересов. В этом случае другая сторона гарантировала ей свой нейтралитет в начавшейся войне. Скажем, если Китай на своей территории предпринял бы меры, которые Япония и Англия сочли угрожающими своим интересам, то такие действия китайского правительства должны были трактоваться как вовлечение в войну и могли быть пресечены военными действиями одной из сторон. Например, такими недопустимыми действиями со стороны Китая стороны считали заключение сепаратного русско-китайского договора по Маньчжурии.
Ст. 3 договора определяет, что если в ходе войны, в которую была вовлечена одна из сторон, вмешается третья держава, то в этом случае другая сторона должна прийти на помощь первой и воевать с ней вместе до тех пор, пока не будет по взаимному согласию заключен мир.
Нетрудно заметить, что под эту статью вполне подпадал бы случай вмешательства России, Германии и Франции в 1895 г. в итоги японо-китайской войны, когда с помощью угрозы применения силы эти державы принудили Токио отказаться от навязанных им Китаю условий мира. Поэтому если бы англо-японское соглашение действовало бы еще тогда, то Токио, опираясь на военные обязательства Великобритании, мог просто проигнорировать соответствующие угрозы европейских стран.
Здесь нужно остановиться еще на одном аспекте ст. 3 англо-японского соглашения. Ведь в случае возникновения русско-японской войны, теоретически, в ее ход мог вмешаться Китай, формально имевший союзный договор с Петербургом, обязывавший его прийти на помощь России. В этом случае Россия и Китай совместными силами могли бы нанести сокрушительное поражение Японии и выкинуть самураев из Кореи. Кроме того, в принципе, к этой коалиции могла примкнуть и Франция, чьей флот мог сделать японские планы эфемерными. Тем не менее именно для того чтобы обезопасить своего союзника от подобного варианта развития событий, Англия и согласилась на включение в договор весьма необычной ст. 3, однако, по-видимому, считая при этом, что до практического ее применения дело скорее всего не дойдет.
Таким образом, как из заявлений английских и японских официальных лиц, так и из самого характера англо-японского договора следует, что Токио в своих действиях руководствовался агрессивными намерениями превратить Корею в полностью подвластный ему протекторат, аннексировать Ляодунский (Квантунский) полуостров с Порт-Артуром и сделать Южную Маньчжурию сферой своих исключительных интересов. Без войны достичь этих целей было невозможно, но для того чтобы начать такую войну, Японии было необходимо получить гарантию того, что в будущем не повторится ситуация 1895 г., а такую гарантию ей могла дать лишь Великобритания.
Действия же Британии, которой прекрасно были известны агрессивные намерения Токио по отношению к России, судя по всему, были обусловлены ее стремлением с помощью Японии принудить Петербург пойти на выдвигаемые Лондоном условия урегулирования англо-русских противоречий, что и произошло в действительности в 1907 г.
Впрочем, заключение англо-японского договора и весьма вероятная перспектива скорой русско-японской войны создавали для Англии еще одну проблему. Ведь вынужденное отвлечение военных сил России на Дальний Восток оставило бы в Европе один на один Францию и Германию. Причем Берлин даже не скрывал своей заинтересованности в таком развитии событий. Но в складывающихся условиях Великобритания никак не могла допустить новой германо-французской войны, поскольку это привело бы к значительному усилению Германии и последующему ее доминированию на всем европейском континенте.
Следовательно, планируя русско-японскую войну, Лондон должен был позаботиться и о судьбе Франции. А здесь нужно вспомнить, что отношения между Лондоном и Парижем в конце XIX в. были крайне напряженными из-за противоречий, связанных со стремлением обеих стран установить свой контроль над Египтом. Особенно они обострились после того, как французы 10 июля 1898 г. подняли свой флаг над полуразрушенной старой египетской крепостью в местечке Фашода, после чего Англия демонстративно приступила к военным приготовлениям, всеми действиями создавая впечатление, будто английский кабинет во что бы то ни стало хочет довести дело до войны.
Но для Парижа война с Англией влекла за собой риск нападения Германии, которая могла воспользоваться удобным случаем для нового разгрома Франции. Ввиду этого Париж даже решился прозондировать Берлин, чтобы выяснить, можно ли рассчитывать на нейтралитет Германии в случае англо-французского конфликта. Ответ Берлина гласил, что франко-германское сотрудничество может обеспечить только официальный отказ французского правительства от возврата Эльзаса и Лотарингии. На столь радикальный шаг французское правительство пойти не могло и в результате было вынуждено принять английский ультиматум.
Впрочем, добившись капитуляции Франции в борьбе за бассейн Нила, английское правительство решило протянуть пряник поверженному врагу. В феврале 1899 г. с Францией были начаты те самые переговоры, в которых ей упорно отказывали до момента капитуляции. В результате французы были окончательно удалены из бассейна Нила, хотя в виде некоторой компенсации за это они получили бассейн озера Чад со спорной до этого областью Вадаи.
Однако для того чтобы начать строительство союзнических отношений, Лондону и Парижу было необходимо устранить острые колониальные разногласия, которые еще разделяли Англию и Францию. Для того чтобы начать этот процесс весной 1903 г., Эдуард VII посетил Париж. При этом английский король придал своему визиту характер довольно эффектной демонстрации англо-французского сближения, заявив, что время вражды ушло в прошлое и что теперь должна наступить эра англо-французской дружбы.
Для Парижа вопрос об англо-французском сближении приобретал еще большую остроту, чем для Лондона. Поскольку происходившее отвлечение сил России на Дальний Восток ставило Францию в опасную зависимость от действий Германии. В результате процесса взаимного сближения 8 апреля 1904 г. был подписан договор Сердечного согласия, принявший форму англо-французского соглашения о разделе колоний.
Вообще говоря, как это ни парадоксально звучит, но факт заключения Антанты можно считать большой удачей и для Петербурга. Ведь именно англо-французский договор Сердечного согласия и не позволил Германии, используя временную слабость России развязать войну с Францией с помощью намеренно спровоцированного кайзером в 1904 г. марокканского кризиса. Можно не сомневаться, что, разделавшись с французами Германия, принялась бы за «обустройство» и России.
Но при взгляде из Петербурга картина выглядела несколько иначе. Поэтому в августе 1901 г. на встрече с кайзером в Данциге Николай хотел заручиться поддержкой Германии в пекинских переговорах о соглашении по Маньчжурии. При этом с русской стороны говорилось о желательности русско-германского союза о том, что идее континентальной группировки принадлежит великое будущее, что она, правда, еще не созрела, но что царь будет стремиться к ее осуществлению, что нет ни одного пункта, где пересекались бы интересы России и Германии, а вот-де английская политика эгоистична и с англичанами ни о чем договориться нельзя. А Ламсдорф даже заявил, что «союз между Германией и Россией был бы величайшим счастьем и что это цель, которой нужно достигнуть». Впрочем, дальше самых общих разговоров на тему о желательности русско-германского союза дело на этот раз так и не пошло.
В октябре 1901 г. прусский принц Генрих посетил Николая в Спале, где царь заявил, что сейчас главный интерес Петербурга состоит в завершении строительства Сибирской железной дороги, которую он надеется закончить в течение 5–6 лет, а для завершения этого строительства России нужны французские деньги. Так Николай дал понять немцам, что разрыв с Францией для Николая в настоящее время абсолютно невозможен, как бы ни росло у него сознание необходимости объединения монархических государств перед лицом революционного движения. В результате, по итогам свидания в Спале принц Генрих доложил кайзеру, что пока не следует форсировать процесс сближения с Россией.
Следующим шагом в русско-германском диалоге, предпринятом Петербургом в январе 1902 г., было предложение Ламсдорфа принять совместную с Берлином демонстративную декларацию по поводу англо-японского союза.
