— Какой поединок? — спросил я.
— Боксерский, в Учебном манеже. Нынче вечером дерется Келли Броуган, будет на что посмотреть. Держу пари, на астероидах вам не доводилось видеть хороших боев, или я ошибаюсь?
— Нет, — ответил я тоном обреченного, — мы их вообще не видели.
— Однако там бывали красивые соревнования по гимнастике, — вмешалась в разговор Жюли, — и фехтовальные поединки, хотя они всегда оканчивались без травм.
Смех Бруно напоминал рев раненого быка.
— Гимнастика — это клевая шутка! Красивые — надо же сказать такое! Ну ты и тип, Жюли. Деннис, ну и тип твоя девочка!
Глаза Роки злобно блеснули в предвкушении поживы.
— Деннис, тебе действительно надо пойти, раз ты даже в детстве был задирой. Вам тоже не помешало бы развеяться, мистер Уайт, — у вас усталый вид. Человеку вашего положения необходимо время от времени отвлекаться от дел.
— Какого черта, — сказал Папа, — пойдемте все! А потом полюбуемся фейерверком.
— О, мне нравятся фейерверки, — поддержала идею Папы Жюли с напускной радостью.
Из-за стола встали все разом. Бруно и Роки были счастливы, как два ребенка. Мы с Жюли чувствовали себя гораздо гнуснее. Но Папа…
Папа выглядел таким подавленным и разбитым, что наверняка не осознавал большей части того, что происходило вокруг. Он знал то, чего не знал ни один из нас, — Господа предъявили Дингам ультиматум и дали всего один день отсрочки. Они решили, что человечеству не следует доверять ведение собственных дел. Поэтому все люди подлежат размещению в питомниках, больше не будет различия между Дингами и любимцами. Верховного Катода эта угроза повергла в панику, и, несмотря на возражения и мольбы Папы, он постановил, что нынче вечером Динги пустят в ход свой последний козырь.
Козырь Дингов — как Папа знал, но остальные, вероятно, нет — не стоил даже истертого пятицентовика. Все, что у них было, — атомные бомбы.
То ли потому, что Бруно был знаком с контролером, то ли потому, что с нами был Папа, не могу сказать, но всего лишь входные билеты позволили нам занять места у самых канатов ринга. Заполнявшая дымное помещение крытого стадиона толпа выглядела громадным стадом овец, выведенных на шумный парад, но предварительно напичканных транквилизаторами. Одна женщина возле нас (и я уверен, что это была та самая, что целовала меня в Дулуте и проклинала на виселице) кричала: «Убей его! Убей этого за!..» А ведь бой еще не начался!
Звякнул гонг. Два человека, почти совершенно голых, не считая цветных трусов, стали подступать друг к другу, в нервном ритме двигая руками и осторожно кружа один возле другого. Тот, что был в красных трусах, сделал вид, будто бьет второго левой рукой в живот. Его правый кулак почти тотчас устремился прямо в лицо соперника. Когда голый кулак достиг цели, раздался хруст, рассеченная скула обагрилась кровью, и толпа завопила.
Кровь хлестала и из носа этого человека. Я отвел взгляд. Бруно же присоединил свой рев к общему гаму, Роки впилась в меня взглядом, с наслаждением наблюдая, как я бледнею и вздрагиваю. Папа, казалось, скучал, а Жюли зажмурилась и не собиралась открывать глаза. Я поступил было точно так же, но когда услыхал новый хруст и последовавший за ним грохот рухнувшего на помост тела, любопытство взяло верх над моими более тонкими чувствами и я снова взглянул на ринг. Человек в красных трусах лежал на спине, его лишенное какого бы то ни было выражения лицо находилось в нескольких сантиметрах от моего. Кровь хлестала из его носа, заполняя глазные впадины. Роки визжала от удовольствия, но Бруно, чувства которого были на стороне поверженного бойца в красных трусах, кричал:
— Вставай, ты, бездельник!
Я поднялся с места, пробормотал извинения и выбрался из манежа на свежий воздух, где аккуратно освободился от подступавшей рвоты прямо перед живой изгородью, которая отделяла Учебный манеж от парка. Хотя я и чувствовал слабость, не сомневался, что в обморок не упаду. Привитый Господами условный рефлекс давал слабину!
Начинавшийся за изгородью парк зарос сорняком. Сквозь по-летнему густую зелень я разглядел яркий блеск освещенной луной воды. Холм спускался к пруду.
Внизу, у самой кромки воды, шум стадиона был едва слышен и смягчался другими ночными звуками: кваканьем лягушек, шелестом тополиной листвы, плеском воды. Покой и земная благодать.
Полная луна сияла над головой, словно эхо тысяч поэм всех земных поэтов, которые эпоха за эпохой черпали у нее огонь своего вдохновения. Она оставила их, позабытых историей, оставит в свое время и меня. Такова суть вещей, думал я. Листьям положено падать осенью, снегу — зимой. Травы возрождаются весной, но лето коротко.
И я осознавал, что принадлежу Земле, и душа моя наполнялась ощущением счастья. Момент был совсем неподходящим для счастья — но оно было. Жюли и луна были его частицами; ими были и кваканье лягушек, тополя, стадион; Папа, циничный, озабоченный, даже сломленный; отчасти и Бруно с Роксаной, может быть, лишь потому, что они полны жизни. Все это соединилось в моем сознании с воспоминаниями о фермерском доме, и мне показалось, что я ощутил запах гниющих в траве яблок.
Небо становилось все ярче и ярче. Луна… Но в луне ли дело? Облако тумана собралось над прудом, оно светилось… Его свечение усиливалось, пока полная луна не потерялась в нем.
Сеть Сворки сомкнулась над моим разумом, и возникший в нем голос ласково промурлыкал:
— Белый Клык, хороший мальчик! Теперь все в порядке. Мы услыхали твой зов… (Но я не звал! Я просто почувствовал себя счастливым!) …и вот я здесь. Твой Господин вернулся наконец за тобой.
И я вскрикнул, как от обыкновенной боли. Быть унесенным сейчас! Всего несколько дней назад я плакал от того, что во мне нет этого голоса, но сейчас — НЕТ!
— Ну, — успокаивал он, — ну полно же. Было плохо? Было очень-очень плохо? Ужасные Динги схватили тебя, но это больше не повторится. Ну полно же.
Сворка стала ласково похлопывать по сенсорной области коры головного мозга: мягкий мех обволакивал меня, наполнял мускусным ароматом. Вздохи арфы (или это был только плеск воды?) на грани потери сознания создавали фон звучанию голоса моего Господина, который продолжал утешать меня, и слова его лились, словно бальзам на раны.
Внезапная вспышка угрызений совести напомнила мне о Папе. (Не думай о своем несчастном отце, — приказала Сворка).
Он ждал меня. Жюли меня ждала. Динги тоже ждали. (Мы и Жюли заберем обратно. Ну-ну, пусть тебя больше не тревожат эти противные Динги. Скоро не останется никого из них, их больше не будет никогда, совсем никогда).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
