— И за Роки тоже, если она внизу. Я помню, как она наблюдала за мной во время драки боксеров. Она может здорово помочь тебе.
Едва Папа вышел из палаты, вернулся доктор, эскортируемый караваном кресел на колесах и носилок. Фотографии не шли ни в какое сравнение с реальностью.
Все это продолжалось четыре часа, и каждая следующая минута была хуже предыдущей. У Бруно воображение оказалось неиссякаемым, особенно когда его стали подхлестывать алкоголь и супруга. Сперва он рассказывал о своем любимом боксе. Потом поведал мне, что жаждал сделать с любимцами и что сделал бы, будь у него побольше времени. Затем стал разглагольствовать на тему таинств любви; не менее красноречиво коснулась этой темы и Роки.
Неудивительно, что по истечении двух часов этих и других наслаждений я попросил немного кофе. Роки вышла и вернулась с дымящейся чашкой, из которой я успел сделать один жадный глоток, прежде чем сообразил, что это вовсе не кофе. Роки не забыла, как я чувствовал себя при виде крови.
Когда меня привели в сознание с помощью пахучей соли, Папа привел новых весельчаков. Их доставили в больницу сразу же после боя в Учебном манеже. По понятным причинам большую часть из того, что происходило после них, я больше не могу вспоминать.
Мы вышли на террасу больницы — Папа, Жюли и я. Миссисипи у нас под ногами выглядела темной заводью, уходящей в неведомое. Прошел час после захода солнца, но луна еще не взошла. Свет исходил только с севера, где мощные вспышки северного сияния из-за горизонта заставляли блекнуть звезды.
— Пять минут, — нервозно объявил Папа.
Через пять минут радиостанции всего мира должны были начать передачу моего концерта, записанного прошлой ночью. Я прослушал звуковой эквивалент своей энцефалограммы и не беспокоился. Для сражения с эстетикой эта запись была под стать машине для Страшного Суда.
— Голова все еще болит? — спросила Жюли, поглаживая легкой как перышко рукой по моим бинтам.
— Только если вспоминаю прошлую ночь.
— Позволь мне снять поцелуями боль.
— Три минуты, — возвестил Папа. — И прекратите это. Вы нервируете меня.
Жюли привела в порядок свою блузку, сшитую из какого-то удивительно прозрачного жатого нейлона. В последнее время я стал восхищаться некоторыми подходами к использованию одежды.
Мы наблюдали за северным сиянием. Светильники были выключены по всему городу. Каждый в целом мире не отрывал сейчас глаз от сияния.
— Что вы теперь будете делать, став Верховным Катодом? — спросила Жюли, просто чтобы убить время.
— Через несколько минут революция окончится, — ответил Папа — Не думаю, что мне понравится административная работа. Особенно после всего этого.
— Вы собираетесь подать в отставку?
— Как только мне позволят. У меня зуд еще немного позаниматься живописью. Вам известно, что я пишу картины? Я сделал автопортрет. Он висит над моим столом в рабочем кабинете. Думаю, он отменно хорош, но я смогу писать еще лучше. В любом случае заниматься живописью — в традициях отставных генералов. Кроме того, я должен написать мемуары. У меня уже есть название: «Эстетическая революция».
— Или «Да здравствует Динго!», — предложила Жюли.
— Десять секунд, — предупредил я.
Мы не сводили глаз с северной кромки неба. Сияние выглядело занавесом голубоватого света, на котором играли и танцевали ленты и столбики яркой белизны.
Сначала невозможно было заметить никаких изменений. Вся картина мерцала радостной красотой, какой она славилась с незапамятных времен, но нынешней ночью в этой красоте было что-то от мрачности Dies Irae,[11] сцены которого разыгрывались специально для нас.
Затем одна из вылетевших из-за горизонта лент внезапно исчезла, будто ее выключили, как электрическую лампочку. Это произошло совсем неожиданно, но я не был вполне уверен.
Долгое время больше ничего не происходило. Но когда пять аркообразных узоров света исчезли с неба в один миг, я понял, что Господа начали свой исход.
— Бьюсь об заклад, это элефантиаз.
— Ты о чем, Деннис?
— О последнем фото из того монтажа. Я очень хорошо его запомнил.
Яркость сияния уменьшилась вдвое, когда дело дошло до музыки банды из глухомани. Для большей уверенности я включил радио. Несмотря на разряды, визг и свист моих нейротоков, ошибиться в присутствии ритма уом-па-па, уом-па-па было невозможно.
Когда радиотрансляция дошла до несказанного снадобья, которым угостила меня Роки, по Небесам прокатился потрясающий взрыв. На мгновение все небо окрасилось в белый цвет. Потом белизна исчезла. От сияния осталась лишь туманная голубовато-белесая тень над северным горизонтом. Едва ли в ней был хотя бы намек на красоту. Она мерцала то здесь, то там случайными невыразительными узорами.
Господа покинули Землю. Они не вынесли лая.
НОВЕЛЛЫ
Насекомые
Для мисс Марсии Кенвелл тараканы были настоящим кошмаром. Ужас перед ними был совсем не тот, в который повергал ее, например, красновато-коричневый цвет. Марсия Кенвелл терпеть не могла этих маленьких насекомых. При виде их она не могла не завопить. Ее отвращение было настолько сильным, что она не могла выносить даже их хруст под каблуками. Нет, это слишком жутко. Вместо того чтобы давить их, она бежала за флакончиком аэрозоля «Черный флаг» и поливала даже одинокую маленькую тварь ядом до тех пор, пока та не теряла способность двигаться или не пряталась в одну из щелей, где все они, по-видимому, и живут. Это ужасно, невыразимо ужасно думать, что они гнездятся в стенах, под линолеумом и только и ждут, когда будет выключен свет, и тогда… Нет, лучше об этом не думать.
Каждую неделю она просматривала «Таймс» в надежде найти другую квартиру, но либо квартплата была непомерно высокой (это же Манхеттен, а зарплата у Марсии всего 62,5 доллара в неделю до обложения налогами), либо здание заведомо кишело ими. Она всегда могла сказать: там должны быть тараканьи коробочки, разбросанные в пыли за раковиной, приклеившиеся к жирной задней стенке плиты, усеявшие недосягаемые полки кухонных шкафов подобно рису на церковных ступенях после обряда бракосочетания. Она покидала такие квартиры, едва не лопаясь от возмущения, неспособная думать. Пока не попадала в собственную квартиру, где воздух был насыщен благотворными запахами «Черного флага», «Таракан-ита» и токсичных паст, которыми были обрызганы ломтики картофеля, запрятанные в щели, известные только ей и тараканам.
«По крайней мере, — думала она, — я содержу квартиру в чистоте». И действительно, задняя стенка и низ плиты, линолеум под раковиной, белая липкая бумага, устилавшая полки ее кухонных шкафов, были без единого пятнышка. Она не понимала, как другие люди могут пускать такие вещи совершенно на самотек. Они, должно быть, пуэрториканцы, решила она и затрепетала от ужаса, вспоминая кошмар пустых тараканьих коробочек, всю эту грязь и заразу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
