Яркая, взбалмошная, своевольная, капризная… Она куда больше похожа на всех тех актрис, о которых рассказывал Мышецкий. Как там звали эту итальянку?..»
Келлер покончил с завтраком и поднялся из-за стола:
– Вот так, Петр Александрович, я и лишился возможности поправить состояние карточной игрой.
– «Что наша жизнь? Игра!» – приятным тенором пропел Полутов. – Игрой можно не только поправить состояние, но и лишиться его вовсе. Вам ли, заядлому картежнику, этого не знать? Не злитесь на судьбу, Келлер, она редко кому преподносит такие подарки, как ваш вчерашний. Я бы от такого не отказывался.
– А я и не отказался, – усмехнулся Келлер и пошел одеваться.
Азаревич посмотрел ему в след и вдруг проговорил:
– Странная все же это штука – любовь… Удивительная! Вы только что поклонялись одной, а теперь уже с другой. Чудеса!
– Вы считаете меня чем-то кому-то обязанным? – не оборачиваясь, рявкнул Келлер.
– Нет, упаси боже! Просто стремительная перемена в ваших пристрастиях меня озадачивает. И даже наводит на размышления: любовь ли это вовсе – влечение мужчины к женщине? Или просто болезненная страсть обладания, желание полного подчинения другого своей воле…
– Вы, Азаревич, с подобными вопросами обращайтесь к любезному нашему Михаилу Алексеевичу! Вот он в тех сферах большой знаток, а со мной такой разговор у вас не выйдет!
Сидевший до этого молча Федоров отвлекся от своего карандаша:
– Нет, не любовь!
– А почему же нет? – повернулся к нему Азаревич.
– Непостоянно все это, зыбко, непрочно. Вот любить, положим, можно собственных детей, как часть себя, как свое продолжение в жизни, с самоотречением, всепрощением, не взирая ни на какие их проступки, безусловною любовью. Можно любить и почитать родителей, как в детстве, частичка которого сохраняется в душе до самой смерти. Ведь даже если родитель груб с ребенком, тот обычно все равно любит его и, терзаемый родительским гневом от неустроенности и безысходности, обычно милостив к родительскому греху. Любят же, вот парадокс!
Полутов у окна захлопал в ладоши:
– Господа, все сюда! В нашем скромном офицерском собрании Михаил Алексеевич сегодня прочитает нам лекцию о любви, ее видах, классификации и периодизации…
– Бросьте паясничать, поручик, я же о серьезных вещах толкую!
– Ну куда уж мне…
– Матвей Васильевич, – перебил его Азаревич, – как вы думаете, что можно еще искренне любить в жизни, как не детей и родителей?
– Бога, Родину, дело, которому служишь…
– А между мужчиной и женщиной может быть любовь? Что вы скажете?
– А это уж пусть Михаил Алексеевич нас просветит. Он в том понимает много больше нашего…
– Туманное дело, – проговорил Федоров. Он уже давно закончил чинить свой карандаш и теперь, держа щипцами вынутый из печи уголек, сидел на лавке и раскуривал свою длинную трубку. – Если начать разбираться предметно, то окажется, что никакой любви между нами нет и не может быть. Вот есть в нашем человеческом виде мужчины и женщины, вроде бы близкие внешне и по своему устройству. Но что есть женщина в первую очередь? Это, как бы грубо ни звучало, инструмент воспроизводства людей, все части которого логично уравновешены и подчинены одной сверхзадаче – созданию нового человека. Что нужно в таком деле от мужчины? Малость, пустяки. Что нужно от женщины? Подвиг! Все ресурсы ее организма, вся ее выносливость, все запасы ее сил! Даже внешность женская прямо говорит об этом. Что есть женский зад, и бедра, и живот, и грудь, столь привлекательные для нас, мужчин, в нашем сластолюбии? Это явные свидетельства того, что у дамы есть достаточный внутренний запас сил для созревания плода в ее утробе, бережного его вынашивания, рождения и выкармливания. А блестящие густые мягкие волосы, что свидетельствуют о молодости и здоровье? А румяное лицо с чуть пухловатыми щеками и губами, и вздернутым носиком, который она мило морщит, когда смеется? А запах юной кожи? А глаза с длинными густыми ресницами? А голос, смеющийся и звенящий, словно серебряный колокольчик, или…
– Господин поручик, господин поручик! Михаил Алексеевич, – дернул его за рукав Азаревич, оглядываясь на остальных, – вы, кажется, немного уклонились от предмета разговора…
– Ничуть! Хотя, возможно, во мне еще бродит ночная выпивка! Милейший Петр Александрович, знаете, вот, кажется, работаешь, творишь, а все не то и все не туда, и не знаешь, что делать и в какой стороне искать, и нападает от этого такая тоска… Так о чем я?
– Вы про женскую внешность говорили…
– Ах, да! Так вот то, что мы воспринимаем как красоту и гармоничное развитие, на деле – только признак способности дать здоровое потомство.
– Словно от мужчины этого не нужно!
– Нужно, конечно! Очень желательно, но… в несколько меньшей степени. Тут у женщины основная роль. Но я немного о другом. Вот что в союзе, заключенном ради создания новой жизни, надо от мужчины? Малость, малость… Но без нее никак не произойдет восхитительного в своей необъяснимости таинства зарождения еще одного человека. И чтобы это таинство случилось, нам, мужчинам, и ниспослано бедствие, именуемою любовью, страстью, вожделением, влечением к обладательницам всех этих вот прелестей. Многие от них наслаждения и многие беды! Удовольствия, что мы получаем от женского общества, даны нам как стимул, чтобы мы, влекомые ими, выполнили последовательность действий, направленных на продолжение рода. Огонь страсти заложен в нас самой равнодушной природой, и он мучит нас помимо нашей воли, словно огромной неумолимой лебедкой с раскаленным крюком вытягивая из тела жилы, и спасения не найти до самой старости. Даже обычно всесильный разум здесь мало будет полезен…
И Федоров развел руками.
Келлер, застегивавший на себе китель, прогремел из своего угла, покусывая ус:
– А сами предметы нашей страсти только подливают в этот костер масла, и потому ты счастлив утром, убит горем в обед, а к ужину снова на седьмом небе от любви, пусть и понимаешь, что ночью или завтра повторится то же самое! И непонятно, что же у них такое на уме, и нет в них ни жалости, ни снисхождения, ни уважения, ни элементарной порядочности.
Полутов, стоявший у окна с гребнем в одной руке и зеркалом в другой, обернулся:
– А вас, Антон Карлович, похоже, сильно задело! Навылет, я бы сказал… Хорошо-хорошо, простите, обойдемся без личных выпадов! Быть может, виной тому, что вы описали, – сладкое чувство мести, ощущения власти слабым, зависимым существом над заведомо более сильным? Это, конечно, вдобавок к желанию создать вокруг себя как можно более широкий круг претендентов на свою благосклонность, дабы потом выбрать лучшего… И да, господа, я склонен согласиться с поручиком Келлером. Женщины – истинные актрисы по своей натуре: придумала роль,
