я.
За спиной у меня зашептались сестры. Краем глаза я увидела маму, наблюдавшую за нами из полутемной гостиной.
— Поппи… — начал папа, но я решительно шагнула вперед и не дала ему закончить.
— Все в порядке. Не беспокойся. — Папа как будто оцепенел. Воспользовавшись его замешательством, я подошла к двери — поздороваться с Руне.
И сама застыла на месте.
Руне был во всем черном: черная футболка, джинсы, замшевые ботинки и черная байкерская куртка. Длинные волосы свешивались свободными прядями. Увидев меня, он поднял руку и отбросил их со лба. Сама его поза — он стоял, небрежно прислонившись к дверному косяку — выдавала самоуверенность и даже дерзость.
Его глаза под сведенными вместе русыми бровями вспыхнули. Взгляд медленно скользнул по мне — по желтому платью с длинными рукавами, по ногам — и вернулся к приколотому сбоку белому банту. Увиденное ему понравилось — ноздри дрогнули, зрачки мгновенно расширились.
Смутившись и покраснев под пристальным и тяжелым взглядом, я попыталась перевести дыхание. Воздух как будто сгустился и пропитался почти физически ощутимым напряжением. Мы виделись всего лишь несколько часов назад, но я вдруг поняла, что ужасно по нему соскучилась. Папа откашлялся. Я вздрогнула и, опомнившись, оглянулась и положила руку ему на плечо.
— Вернусь попозже, ладно, пап?
Не дожидаясь ответа, я поднырнула под руку, которой отец придерживал дверь, и вышла на крыльцо. Руне отклеился от косяка и, молча повернувшись, последовал за мной. Мы уже дошли до конца дорожки, когда я посмотрела на него, ожидая, когда же он заговорит, но он только еще сильнее стиснул зубы.
Я оглянулась — папа все еще стоял в дверном проеме и смотрел на нас с обеспокоенным выражением.
Руне тоже оглянулся, но никакой реакции не проявил и не произнес ни слова. Сунув руку в карман, он достал связку ключей и кивком указал на «Рейндж-Ровер», принадлежащий его матери.
— У меня машина.
И больше ни слова.
С бьющимся сердцем, не отрывая глаз от земли, я последовала за ним к автомобилю. А когда подняла голову, Руне уже открыл правую дверцу. И все мое волнение мгновенно улетучилось.
Он ждал меня, словно темный ангел, а когда я, улыбнувшись на ходу и покраснев от счастья, опустилась на сиденье, осторожно закрыл дверцу и сам сел с другой стороны.
По-прежнему не говоря ни слова, Руне повернул ключ и через ветровое стекло бросил взгляд на мой дом. С крыльца, застыв, как скала, на нас смотрел мой папа.
Руне поиграл желваками.
— Он всего лишь беспокоится обо мне, — объяснила я, первой нарушив молчание. Руне искоса посмотрел на меня, хмуро — на моего папу и вывернул на улицу. Чем дальше мы ехали, тем тягостнее становилось молчание.
Злость, казалось, шла от него волнами. Костяшки сжимавших руль пальцев побелели. Никогда еще мне не приходилось видеть человека, таящего в себе столько гнева. Печальная картина.
Как можно жить, день изо дня, с такими чувствами? С вечным ощущением развернувшейся в животе колючей проволоки. С вечно изнывающим от боли сердцем. Этого я представить не могла.
Собравшись наконец с духом, я повернулась к Руне и осторожно спросила:
— Ты в порядке?
Он сердито фыркнул, потом кивнул и отбросил волосы. Я посмотрела на его байкерскую куртку и улыбнулась.
Руне тут же вскинул правую бровь.
— Что?
Его глубокий, раскатистый голос эхом отозвался в моей груди.
— Ничего, — уклончиво ответила я.
Руне взглянул на дорогу и снова посмотрел на меня. После того как он еще несколько раз повторил свой вопрос, я решила, что смогла пробудить его любопытство.
Я провела ладонью по рукаву его куртки из искусственно состаренной кожи и почувствовала, как напряглись под моими пальцами мышцы.
— Теперь понятно, почему девчонки в городе сходят по тебе с ума. Мне сегодня Айда рассказывала. Мол, они все позеленеют от зависти, когда узнают, что ты пригласил меня на свидание.
Руне насупился, и его брови поползли вниз, а на лбу проступили морщинки. Получилось так забавно, что я рассмеялась. Он пожевал губами, и я снова не удержалась и громко хихикнула. В его глазах проскочили искорки.
Я вытерла глаза. Пальцы Руне сжимали руль уже не так крепко, желваки не бугрились на скулах, и брови вернулись на место.
Решив воспользоваться такой возможностью, я объяснила:
— С тех пор как я заболела, папа старается оградить меня от любых неприятностей. Он вовсе не испытывает к тебе неприязни — просто не знает, каким ты стал. Он даже не знал, что мы снова разговариваем.
Руне промолчал.
Больше разговорить его я не пыталась. Он снова впал в дурное расположение духа, но что с этим делать, я теперь не представляла, а потому уставилась в окно. Мы ехали куда-то, но куда? Усидеть спокойно не получалось, а в какой-то момент и тишина стала невыносимой. Я протянула руку, включила радио и, покрутив ручку настройки, отыскала музыкальный канал. Салон наполнили звуки моей любимой группы.
— Хорошая вещь. — Я откинулась на спинку сиденья, с удовольствием вслушиваясь в знакомую мелодию с неторопливым фортепьянным вступлением. На этот раз ведущий выбрал акустическую версию, и я тихонько запела сама.
Печальные, рвущие душу слова вплывали в уши и, пройдя через душу, срывались с губ. Вступившая струнная секция добавила чувственности своими нежными звуками, и я грустно улыбнулась.
Вот почему я так любила музыку. Только от музыки у меня захватывало дух, и только музыка могла столь глубоко и безупречно передать изложенную в песне историю.
Я открыла глаза и не обнаружила в голубых глазах Руне ни злости, ни гнева. Пальцы по-прежнему сжимали руль, но уже без напряжения, а в выражении лица появилось что-то, чего не было раньше.
Под его бесстрастным взглядом у меня пересохло во рту.
— Эта песня о девушке, которая отчаянно, всем сердцем любит юношу. Им приходится скрывать свою любовь, но ей такое положение не нравится. Она хочет, чтобы об их чувствах знал весь мир.
— Продолжай, — к полному моему изумлению попросил Руне.
Я посмотрела на него и увидела: да, ему нужно меня слышать.
И запела.
Голос у меня не сильный, поэтому я пела негромко, но искренне, с душой, проживая каждое слово, вкладывая в страстную мольбу собственные чувства.
Песня была о нас с Руне. Нашем расставании. Моем глупом плане — не впускать его в мою жизнь, уберечь от боли, — обернувшемся неожиданно болью и потерями для нас обоих. О том, как я любила его отсюда, из Америки, а он меня оттуда, из Осло, и все тайно.
Песня кончилась, и я открыла
