Поппи и виновато посмотрела на меня. — Я думала, ты в конце концов двинешься дальше. — Она опустила глаза, а когда снова их подняла, мое сердце сжалось. — Я сделала то, что сделала, потому что никто не думал, что я продержусь так долго. — Слабая и в то же время на удивление уверенная улыбка осветила ее лицо. — Мне даровано больше времени… — Она глубоко вдохнула. — А теперь, вдобавок к прочим чудесам еще и ты возвратился.
Я отвернулся. Не мог это слушать. Не мог оставаться спокойным, когда Поппи совершенно непринужденно говорила о смерти и так радовалась моему возвращению. Она придвинулась ближе, и я, вдохнув ее запах, закрыл глаза. Ее ладонь легла на мою руку.
Молчание вновь повисло между нами, спустившись густой пеленой. Через какое-то время я ощутил легкое пожатие и открыл глаза. Поппи указала на солнце, быстро поднимавшееся из-за горизонта. Наступал новый день. Я прислонился головой к сухой, жесткой коре. Над серой рощей расплывалась розовая дымка. От холода у меня на руках выступила гусиная кожа. Поппи подтянула край одеяла и набросила на нас обоих.
Плотная шерстяная ткань быстро согрела. Поппи нашла под ним мою руку, и наши пальцы снова сплелись. Мы сидели, прильнув друг к другу, наблюдая за солнцем, пока день не вступил полностью в свои права.
Я чувствовал, что не могу отмалчиваться, что должен высказаться — откровенно и напрямик — и, задвинув подальше гордость, признался:
— Ты сделала мне больно.
Поппи напряглась.
Посмотреть ей в глаза я не смог.
— Ты разбила мне сердце.
Скрывавшие небо густые облака рассеялись, розовое небо поголубело. Утро окончательно победило ночь. Поппи пошевелилась — смахнула со щеки слезу.
У меня сжалось сердце — это ведь я ее обидел. С другой стороны, Поппи хотела знать, что со мной случилось, и отчего я постоянно не в себе. Почему ни разу не встретил этот чертов рассвет. Она хотела знать, почему я изменился. Вот в чем все дело. А еще я понял — на удивление быстро, — что правда бывает порой настоящей стервой.
Поппи шмыгнула носом, и я обнял ее рукой за плечи. Думал, будет сопротивляться, но она молча приникла ко мне.
К глазам подступили слезы. Удерживая их, я крепко, до боли, сжал зубы и уставился в сияющее голубое небо.
— Руне…
Я покачал головой:
— Не обращай внимания. Это не важно.
Поппи подняла голову, повернулась и погладила меня по щеке.
— Разумеется, важно. Я сделала тебе больно. — Она сглотнула слезы. — Невольно. Я не хотела этого. Хотела лишь спасти тебя.
Я посмотрел в ее глаза. И как ни больно мне было, как ни подкосило меня ее молчание, отправив туда, откуда я не знал, как выбраться, я видел — она сделала это, потому что любила. Потому что хотела для меня лучшего.
— Знаю. — Я прижал ее к себе.
— Не получилось.
— Да, не получилось. — Я поцеловал ее в висок, а когда она подняла голову, вытер слезы с ее лица.
— Что теперь?
— А чего бы ты хотела?
Поппи вздохнула и посмотрела на меня решительно и твердо.
— Мне нужен прежний Руне. — Я напрягся, словно от удара, и даже сделал шаг в сторону, но Поппи остановила меня. — Руне…
— Нет. Я уже не прежний Руне. И не уверен, что смогу им стать. — Я опустил голову, но потом все же заставил себя встретить ее взгляд. — Но я хочу тебя все так же, Поппимин, даже если ты не хочешь меня.
— Руне, — прошептала она, — ты только-только вернулся. Я еще не знаю тебя нового. У меня все спуталось. Мне и в голову не приходило, что нам придется пройти через это вместе. Я… я в полном смятении. — Она сжала мою руку. — Но вместе с тем я чувствую в себе новую жизнь. И в этой жизни есть место для нас. Я хочу, чтобы в это, оставшееся мне время, у меня был ты. — Ее слова закружились в воздухе. — Ты со мной?
Я провел пальцем по ее щеке.
— Да, Поппимин. Я с тобой. И всегда буду с тобой. Может быть, я не тот мальчишка, которого ты знала, но я твой. И всегда буду твоим. На веки вечные.
Ее взгляд потеплел. Она положила голову мне на плечо и тихонько прошептала:
— Мне так жаль.
Я крепко ее обнял и прижал к себе.
— Господи, Поппи, это мне жаль. Я не… — договорить не получилось, но Поппи терпеливо ждала. — Не представляю, как ты справляешься со всем этим, как тебе удается держаться, откуда берутся силы.
— Это потому, что я люблю жизнь. — Она пожала плечами. — Всегда любила.
Похоже, мне открывалась новая сторона Поппи. Или, может быть, я заново узнавал девушку, которая успела вырасти.
Поппи посмотрела на небо.
— Я встаю пораньше, чтобы встретить рассвет. Я в каждом хочу видеть только хорошее. Меня может увлечь песня и вдохновить искусство. — Она повернулась ко мне и улыбнулась. — Я готова переждать бурю, чтобы увидеть радугу. Вот я какая, Руне. Зачем страдать, если можно быть счастливым? По-моему, выбор очевиден.
Я поднес ее руку к губам и почувствовал, как участилось дыхание, заторопился пульс. Наклонив голову, она поцеловала мои пальцы, сжимавшие ее ладонь, и пальцем начертала на моем запястье знак вечности — восьмерку. В груди разлилось тепло, и мое сердце растаяло в нем.
— Я не такая уж наивная и знаю, что ждет впереди. Но я верю, что жизнь — это не только то, что у нас есть сейчас, здесь, на земле. Уверена, меня ждут небеса. И когда я испущу последний вздох и закрою глаза в этой жизни, то проснусь уже в следующей, здоровая и умиротворенная. Я верю в это всем сердцем.
— Поппи… — Мысль о том, что я потеряю ее, рвала душу, но ее смелость и крепость духа наполняли меня гордостью.
Она отпустила наши руки и улыбнулась — без малейшего намека на страх на прекрасном лице.
— Все будет хорошо, Руне. Обещаю.
— Не знаю, как я буду без тебя. — Я не хотел портить ей настроение, но такова была моя правда.
— Ты справишься, — твердо сказала она. — Потому что я верю в тебя.
Я не нашелся, что ответить. Да и что тут скажешь?
Поппи обвела взглядом голые деревья.
— Жду не дождусь, когда они снова расцветут. Так хочется увидеть эти чудесные розовые лепестки. Так хочется войти в рощу, словно вступаешь в сказочный сон. — Она подняла руку и провела пальцами по склонившейся ветке и одарила меня восторженной улыбкой. А потом вскочила, и ветер разметал ее каштановые
