— Не ради себя, не для постели мне Ольга! Детва моя покуда малая. Без бабьих рук никак не обойтись. Ну хоть бы года три, тогда бы проще. И чего нынче к ней лезут? Ведь жила она тут! Только сейчас приметили?
— Давно б увел ее. Все ждал, когда ты в себя придешь после горя. Дал тебе время. Но коль в драку бросился за бабу, — значит, пришел мой срок. Наглеть ты стал, Василий. Она к тебе не в жены, в помощницы пришла. Не забывайся…
— Тебе она зачем? Для баловства? Вернись к своей семье, сумей наладить там. Чего суешься к бабе, какую признали дети?
— А они нужны ей — чужие?
— Заткнись! Твои тоже кому-то чужие! Ты бросил. Я ращу!
— Эй, мужики! Фариза пропала. Нет ее нигде! — проорали из двора Рахита.
Переселенцы мигом бросились к реке. Но там тихо. Ни шелеста, ни звука. Во всей деревне всполошились люди. Бомжи, забыв о недавней драке с поселенцами, начали обшаривать все окрестности Березняков. Каждый сад и огород, всякую канаву оглядели.
Нашли Фаризу в ее собственном дворе, возле сарая. Женщина лежала кверху лицом на земле, в какой-то неестественной, изогнутой позе. Она была жива, но без сознания. На нее наткнулись дети и позвали отца.
Рахит примчался мигом. Оттолкнув всех, бросился к жене:
— Фариза! Что с тобой? Кто тебя обидел, девочка моя?
Женщина открыла глаза не сразу. Испуганно оглядела столпившихся людей и заплакала тихо:
— Шайтан на меня напал…
— Какой шайтан? Откуда здесь взяться черту? — огляделся Рахит.
— Не знаю. Я подметала во дворе. Мыла сумки. Потом мусор хотела сжечь здесь. А он выскочил. С дубинкой. Я увидела его. Он такой страшный! Как дал по голове! Больше ничего не помню. Голова болит сильно. Я, наверное, умру. Эх, Рахит, не стоило нам сюда приезжать, — плакала Фариза.
— Этого черта мы поймаем! — побагровел участковый. И лихорадочно стал вспоминать каждого бомжа, какой мог обидеть бабу.
Подозревать поселенцев было бессмысленно. Весь этот вечер они сидели вместе, никто никуда не отлучался. Да и зачем переселенцу чужая жена? У каждого имелась своя. И не до баб им сейчас. Всяк старался быстрее прижиться-обустроиться на новом месте.
А вот бомжи… Многие уже втянулись в бродяжничество. Обворовывали сады и огороды, пригородные дачные участки, делали набеги на городские кварталы и трясли зазевавшихся горожан.
Были и те, кто держался особняком, и живя среди бродяг, не растворился в общей массе.
А кто-то ожидал лучших времен, верил, что его час настанет, и не падал духом. Такие, обосновавшись в Березняках, стали всерьез задумываться над своим будущим. Посадили огороды, обкопали яблони, вишни. Поставили крепкие заборы и охраняли участки от своих же бомжей. Нередко меж ними возникали ссоры, драки.
Уж если бомж ловил в огороде своего собрата, летели с воришки пух и перья во все стороны. Вышибались глаза и зубы, ломались руки и ноги, трещали ребра. Бомжи могли пожалеть кого угодно, но не друг друга.
И все же большинство бомжей смирились со своею участью. Несмотря на то, что жили в домах и имели возможность привести себя в относительный порядок, пренебрегали своим внешним видом. Потому не только в сумерках или в ночи, даже средь бела дня кое-кого из них можно было принять за чертей, выскочивших из преисподней пошалить и порезвиться, поглумиться над людьми.
Даже переселенцы Березняков, живя бок о бок с бомжами, далеко не со всеми свыклись. От иных шарахались в ужасе, крестясь и молясь заикающимися голосами. Да и кто может пройти спокойно мимо обросшего шерстью с ног до головы мужика, одетого в старушечью кофту, рваные трусы и бабьи сандалии? Или здоровенного бритоголового «шкафа» в облезлой майке, кальсонах, оборванных до колен, и в женских тапках. С тупым равнодушием и презрением ко всем окружающим на лице. Случались средь бомжей и такие, кто с весны до самых морозов ходил нагишом. Когда им делали замечания, пытались срамить или образумить, отвечали:
— Обезьяну в зоопарке видел? Почему ей не велел одеться? Еще и деньги заплатил, чтоб на нее глянуть. Л я — бесплатно! Где ты видел копя, корову иль свинью — в белье? А чем мы от них отличаемся? Всех Бог создал. И тебя раздень — не лучше меня! Если мне надо станет — Господь даст одежу. Но Он и голого меня видит. Кормит, бережет. Вот ты — одетый, а болеешь. Случайно ль? Не ищи занозу в чужой заднице, посмотри на кучу говна в своей душе! Что поганей?
После такой отповеди переселенцы больше не пытались убедить бомжей следить за собою.
Бомжи знали каждого новичка. С некоторыми переселенцами здоровались, общались. Но ни с кем не дружили. Из всех деревенских уважали старика Федота. Никогда ничего не воровали у него, иногда даже помогали деду. А иных переселенцев презирали и часто устраивали пакости.
Семена Степановича Костина они воспринимали по-разному. Участковый присматривался к ним — к каждому, наблюдал. И теперь прокручивал, кто сыграл в черта, ударил Фаризу? И за что? Ведь ни Рахит, ни его жена, ни уж тем более старики не могли причинить бомжам и малую неприятность. Сам мужик никогда никого не высмеивал, кроме себя, не общался с бомжами. Целыми днями ремонтировал дом. Жена, как все переселенки, занималась детьми и огородом. Семья мечтала купить корову и кур. А потому жила прижимисто, экономя на всем.
Настоящей радостью для семьи стал тот день, когда все трое стариков получили пенсию. На нее жили. Фариза раньше других начала подкапывать молодую картошку и вместе со старшим сыном носила ее — отварную, густо посыпанную укропом и зеленым луком — на трассу. Дальнобойщики быстро раскупали. А женщина складывала выручку в банку. Копейку к копейке.
Фаризу никто не считал красивой. Обычная, увядающая, усталая баба с густой сеткой морщин возле глаз и губ. Очень смуглая. Черные волосы подернуты сединой, всегда подвязаны платком. Поникшие плечи, вислые грудь и живот, плоский зад. Ног из-под длинной черной юбки не видно. Худые руки с выпирающими венами, сбитые грубые ногти, не знавшие маникюра, выдавали в ней жительницу селения, вряд ли имевшую представление об уходе за собой. Да когда? Дети, семейные заботы состарили преждевременно. Кто мог польститься на нее? Переселенцы-мужики на нее даже не оглядывались, не замечали. Их бабы были куда ярче, красивее.
— Послушай, Фариза! А во что этот черт был одет? Постарайся, пожалуйста, припомнить, — попросил участковый женщину, когда та полностью пришла в сознание и смогла говорить.
— Темновато было. Не увидела, не успела заметить.
— Где он стоял? Откуда выскочил?
— Прямо из земли выпрыгнул. И сразу с дубинкой ко мне! Как треснул! Я упала. Больше не помню ничего.
— А лицо запомнила?
— Не было лица. Одна морда.
— И что на ней? Какие глаза, нос, рот?
— Темно было. Не разглядела. Только очень испугалась, когда поняла кто это.
— А как поняла? — допытывался Костин.
— Сердце сказало, — задрожала баба.
— Он что-нибудь сказал или крикнул?
— Крикнул иль прорычал. Это точно, по-своему. Я не сумею повторить.
— Лысый или лохматый?
— Как все черти! Страшный очень!
— После того, как ударил, трогал вас?
— Не знаю. Наверно, сожрать хотел. Но ему наш Тузик помешал, с цепи сорвался. Ко мне прибежал и долго лизал лицо. Я чувствовала. Но никак не могла открыть глаза и поднять голову. Хотела позвать Рахита и не сумела. Так и лежала, то приходила в себя, то снова умирала. А потом вы все сами видели…
Тузик крутился во дворе. Но обычная дворняга растерянно сновала по огороду, так и не сумев показать, откуда взялся черт и куда он исчез.
Ранним утром участковый обошел весь огород, осмотрел сад, проверил забор. За сараем, где нашли Фаризу, оглядел каждый сантиметр земли. Ни одного следа, ни единой улики. Хоть ты впрямь поверь в нечистую силу. Но участковый был реалистом.
— Этого черта я из-под земли достану! — позвонил Рогачеву и рассказал о случившемся.
— Надо обследовать. Изнасилована она или нет?
— Вот это точно нет! — ответил Костин.
— Откуда знаешь? — удивился Славик.
— Бабьи дела у нее. И все на месте осталось, как было. Сама сказала.
— Украшения с нее не сняли?
— Их она не носит. К чему они в деревне, да еще при грязной работе?
— Одежду?
— Да что ты, на нее и бомжи не глянули бы.
— Тогда этот черт явно перебухал или ненормальный. Не пойму, зачем это надо ему? Но побудь среди бомжей. Может, что-то прояснится. Попытайся найти нечистого.
— Я уж думаю, не свалилось ли ей что-нибудь с крыши сарая на башку. Там рубероид был придавлен булыжниками. А вот дубинки не видать. Может, нафантазировала баба? Ну зачем она черту? На нее, кроме Рахита, никто не глядит. Вот и придумала, чтоб хоть этот не сбежал. Напомнить решила, что она пока еще баба и может кого-то интересовать. Такое тоже бывало…
— Возможно. Но все же проследите за домом Рахита. Черти — народ коварный. Коль враз не обломилось, вернуться могут. И, кстати, тщательно проверьте сарай и чердак. Примите все меры предосторожности. Собаку пусть отпустят с цепи. Колодец с вечера велите закрывать на замок. И входные двери на засов. Ворота и калитку тоже на запоры. Так надо! И сами — глаз не спускайте с этого дома, — попросил Рогачев, пообещав приехать через неделю.
