Но главное не в том. Как ты с бомжами разглядел зажигалку, если Фаризу нашли в такую темень, что ни Рахит, ни я не увидели лица женщины? Было уже очень поздно. Совершенно точно и то, что, когда Фаризу унесли в дом, никто не появлялся у того места, где лежала женщина. О том я заранее попросил Рахита, и он всю ночь просидел за сараем. Вас этот человек не подпустил бы на пушечный выстрел. И утром Рахит сказал, что никто не подходил к его дому. Кстати, вспомнил о зажигалке. Рахит перед отъездом из Баку накупил их за бесценок очень много. Именно разовых. Он сам такими пользуется.
И еще… Настоящий следователь, если он от Бога, не злорадствует, не высмеивает молодых коллег, а помогает им. Ибо для него главное — не обиды, а торжество Закона! Имей ты малую толику профессиональной гордости, ты прежде всего вспомнил бы о детях Рахита, которые могли остаться сиротами. Но ты винишь мужика за несдержанный язык. Тебе так удобнее! А разве не виноваты в этом случае бомжи, донесшие до преступников информацию? Откуда я знаю, кто из вас это сделал? Может, именно ты и стал наводчиком?
— Шалишь, Семен! Этой дешевкой меня не проймешь! Я слишком стар для твоих детских трюков! — Жора встал, собравшись уйти в дом.
— Куда ж так заторопился? Крыть нечем? Слишком рьяно выгораживаешь кого-то из своих!
— Дурак ты, Семка! Недаром до самой пенсии в ментовке проработал, а выше участкового не поднялся! Не зря тебя сюда выпихнули, чтоб глаза в городе не мозолил. Куда тебе справиться с этим заданием, коли со своей бабой не смог сладить! — усмехнулся бомж.
— Тебя и вовсе выкинули из дома! Как собаку! И давно не ждут. Похоронили в памяти. А по работе, скажу правду — не всем хватать звезды с неба. Я был там, где справлялся. Иначе не держали б! Что толку в твоей карьере? Высоко взлетел, слов нет! Зато всю жопу разбил, приземлившись. Ниже тебя кто упал? Вот и вся цена твоей жизни. Хотя от этого никто зарекаться не может. И кто знает, может, именно нынче ты счастливее, чем тогда! — сказал Костин примирительно.
Жора остановился. В глазах — жгучая боль и невысказанный упрек застыли.
— Прости ты меня! Хватил лишку! Но и ты мудак! Не бей по живому! Давай перекурим, как когда-то, — предложил участковый бомжу. Тот со стоном выдохнул комок, мешавший дышать. Взял сигарету, присел рядом.
— Гад ты, Семка! И всегда был таким! Насеришь в душу, потом извиняешься.
— Грубо сказал. Не спорю. Но правду! И тебе не с чем спорить! Конечно, перебрал я насчет наводки. Но в остальном — по делу! — дал прикурить бомжу. Тот, сделав несколько затяжек, успокоился.
— А хочешь знать правду, что бесило меня? — повернулся он к участковому.
— Хочу! — оживился Костин.
— Ведь ты сразу узнал меня. Но даже не поздоровался, не подошел, постыдился. И уж куда там о деле поговорить? Прикинулся, будто не знаком со мной. Это хуже плевка и пощечины. Презрение! Вот чего я не мог простить тебе! Сколько времени живем рядом. Лишь сегодня поговорили по душам, — усмехнулся криво.
— Прости, Жора! Тут впрямь виноват, — признал Семен Степанович.
— Знаю, слышал я о деле, над каким вы бьетесь с Рогачевым. Нелегкое оно, скажу правду. И главная беда, что во всем может быть замешан не один человек.
— Я думаю, кто-то из бомжей отличился, — выпалил Костин.
— Сомневаюсь, Семушка! Поверь, вовсе не потому, что живу средь них, стал их частью. Я хорошо изучил психологию бомжей. Она не столь примитивна, как вам кажется. Да, народец у нас разношерстный. Но всяк не без своего стержня. Бездомными стали не по своей прихоти. Почти в каждом случае виновата женщина. Она толкнула в беду, принесла горе. Может, оттого даже через годы ненавидят бомжи баб, не хотят их видеть, пускать в сердце и в душу. Да что там! Даже для тела — нет желаний у многих. Душа отравлена, потому и молчит мужское начало. Я знаю каждого бомжа, всякую судьбу. Даю слово тебе, что, если бы к ним нахально сунули под бок наипервейших красавиц, никто из наших не тронул бы их даже пальцем, память запретила бы!
— А Максим? Почему из-за Ольги с Васькой дрался? — напомнил участковый.
— Потому что в бомжи влетел не из-за жены. Собственная глотка виновата. Пил беспробудно. Надеется, будто сумеет начать все заново. Но никто не верит. И Ольга… Но среди бомжей Максимов очень мало. Мужики, попав в беду, обычно если и выбираются из нее, то самостоятельно, без бабьей помощи. Зачастую, вернувшись в люди, до конца холостякуют. Только нам, пережившим все, понятно, почему вот так складывается.
— Не меряй по себе, Жора! Сам говоришь, все люди разные. Не давай опрометчивых гарантий ни за кого. На таком многие погорели, — вздохнул участковый.
— Я в бомжах не первый год. Пойми верно, не горжусь. Совестно, что скатился. Но о другом хочу сказать. За годы жизнь подкинула много испытаний. Каждому. Все на моих глазах и памяти. Потому проверены. Я знаю, что говорю. Женщины в жизни бомжей ничего не значат. Они — прошлая боль, злая память. Никто из бродяг не свяжет всерьез свое будущее с женщиной.
— А Максим? И он не одинок…
— Смотри, сколько нас! А Максимов от силы двоих сыщешь, — усмехнулся бомж.
— Но они есть! И могли решиться на преступление!
— Облом, Семен! Бомж, такой, как Максим, может подойти к бабе. Но силой не станет брать. Лишь когда видит, что баба не прочь переспать с ним. Это сразу угадывается. Ты сам мужик, и понимаешь, о чем я говорю. Если не заметил такого, никогда не подойдет. А уж убивать, чтобы потом воспользоваться мертвой, это крамола.
Кстати, нет понятия — изнасилование мертвой. Покойная не может сопротивляться или соглашаться. Правильное определение такому действию дано в Комментариях к Уголовному кодексу и названо осквернением покойной. Подскажи Рогачеву, чтоб над ним не смеялись.
— Да, но убивал почему? Живою не отдалась! Вот потому так говорили!
— Каждое действие должно грамотно называться. Знаешь, в моей практике был случай, когда молодого парня приговорили к пятнадцати годам лишения свободы за изнасилование. Судья была старая. И не захотела выслушать доводы защитника. А тот насильник по пьяному делу сгреб девку. И сам не помнил, куда он ей сделал. Но адвокат попался опытный. Отмел потерпевшую на обследование. Та и призналась, что в рот он ей пытался что-то запихнуть. Но не смог, потому как был пьян. Кто-то все это видел, и ее стали высмеивать. Пришлось защищаться. Вот и подала в суд.
Смехота! Судья впаяла за изнасилование, забыв, что это такое. Ведь если не совершено полового акта, все остальное может квалифицироваться как хулиганство либо надругательство над личностью. За это предусмотрено и наказание в виде штрафа или двухнедельные принудительные работы! Есть разница? Где пятнадцать лет, а где пятнадцать суток?
Я когда проверил это дело, тут же с зоной связался! Но… Парня уже успели опетушить зэки. Вытащили мы его на волю. Он чуть жив. Я к руководству с жалобой на безграмотную судью. И что б ты думал? Меня достали. Чтобы не лез, куда не звали! Подкинули в стол деньги. Назвали взяткой. Хотели состряпать дело. Не обломилось. Но выкинули. Мол, не знаем, прав ты или нет, а с подмоченной репутацией в прокуратуре делать нечего! Вот так!
Куда ни ходил, нигде не взяли на работу. Везде опередили звонки. Оказался на улице. Поначалу сколько раз хотел наложить на себя руки. Но бомжи не дали. Понимали, видели, сами через подобное прошли. Удержали в жизни. Я не горжусь тем. Сдохнуть — мечта слабака. Настоящий мужик не должен думать о том. Но ведь и к сильным людям приходит усталость. И валит с ног. В одиночку всего не выдержать. От меня, как и полагается, отвернулись все, даже смерть…
— Прости ты меня, Жора! — положил участковый руку на плечо бомжа. Тот вздрогнул от забытого, нежданного…
Ему невольно вспомнилось, как куражились над ним подвыпившие бомжи, когда он, обмороженный, никак не мог согреться чаем. Его проверяли, выбивали, вытравливали прошлое, обзывали, грозили, унижали. Он выдержал все. Для чего?
— Знаешь, Сема, я все это время держал на слуху ваше дело. И тоже провел среди своих следственные действия. Поверь, если б что-то заподозрил, давно бы к тебе пришел. И рассказал бы все. Но в том-то и дело, что все мимо и напрасно. Остались еще несколько мужиков. Душою чувствую, что не виноваты, но доведу уже до конца. Потом расскажу. Знай, моя проверка пожестче вашей. Если я увижу, что кто-то из наших виноват, ни минуты не промедлю.
— Спасибо, Жора! Я хотел предложить тебе жить со мною в одной избе. Сам знаешь, не шикую. Но картошки и хлеба, чаю и курева всегда б хватило. А и в бане попарились бы!
— Нет, Сема! Давай останемся как есть. Так лучше для дела. Когда закончим его — подумаем. А теперь уходи. Вишь, мои из города возвращаются. Пусть ничего не заподозрят.
Семен Степанович уходил от Жоры, ссутулившись. Конечно, он узнал его сразу. Да и как иначе? Кто мог забыть Казанцева? Он расследовал самые громкие дела. Его проверок боялись. Авторитет этого человека был очень высоким. Его падение потрясло многих.
