— Прекрасно. Ну, нам пора двигаться. Я вас попрошу, друже начальник гарнизона, распорядиться. Там бронетранспортер валяется. Прикажите осмотреть его. Если мотор цел, то, может быть, мы как-нибудь дотянем до аэродрома.
— Добро. Я сейчас. Но только… — Радович замялся, кивнув на пленного.
— Будьте покойны. Не убежит. — Маккарвер положил перед собой на стол автомат. — Я покараулю. У меня пистолет-пулемет системы Томпсона: шестьсот пуль в минуту.
Радович торопливо вышел из комнаты.
Как только шаги его затихли в глубине коридора, американец встал и запер дверь на крючок. Обернулся.
Лицо фон Гольца побагровело от волнения. Толстые губы вздрагивали.
— Я очень рад, — сказал он и с дружелюбно протянутой рукой двинулся было к Маккарверу.
Американец жестом остановил его.
— Пожалуйста, без эмоций! — поморщился он. — Ближе к делу. У нас считанные минуты. — Перед носом фон Гольца зашуршали бумаги. — Какая из этих шифровок — нужный мне список? — Маккарвер спешил.
— Но прежде я хотел бы иметь гарантию, сэр… Вы обещали… Помните, в «Трех медведях»?
— Повторяю, мы с вами люди деловые. Оттого, что вы в плену, ваши акции у нас нисколько не упали.
— Я надеюсь, сэр…
— У вас есть все основания рассчитывать, что ваши надежды оправдаются. Вы хотите получить допуск к нам?
— Да, вы обещали мне это…
— Хорошо. Вы его получите. Где список?
— Вот он, — указал фон Гольц на одну из бумаг.
— Пополненный?
— Да.
— Отлично. Расшифровывайте. Быстро. — Маккарвер оглянулся на дверь.
— Ведь это валюта… Золотой фонд, — шептал гитлеровец, взглядывая на шифровальную таблицу и подписывая под цифрами шифра клички и имена югославских агентов гестапо.
— Не волнуйтесь. Расчет будет произведен с точностью до одного цента, — заверил Маккарвер, стоя за спиной фон Гольца и с торжествующей улыбкой читая знакомые имена…
21
Топографическая карта Югославии, которую Баджи Пинч внимательно рассмотрел в соседней комнате, была испещрена различными надписями. Около названия населенного пункта Дьяковац размашисто стояло слово «хром», около Истрии — «бокситы», около Индрии — «ртутный рудник, второй в Европе», около Кутино, Междумурья и по долине Дравы — «нефть», на Копаонике — «уран» и т. д. Отмечены были также месторождения цинка, марганца, вольфрама, фосфоритов, олова, меди, угля. Кружком был обведен в районе Трепч свинцовый рудник и комбинат, на котором Пинч благополучно директорствовал до войны. На полях карты стояли какие-то цифры, позволявшие догадываться, что это указания на результаты геологических поисков, разведок и горноразведочных выработок. Таких подробных сведений о полезных ископаемых, а точнее, о стратегическом сырье, таящемся в недрах югославской земли, не было у Пинча, хотя он и прожил здесь год.
Так вот что за беседа на научную тему была у янки с комиссаром Магдичем, бывшим горным инженером и геологом!
Пинча потрясло неожиданное открытие. Его обуяло чувство жгучей зависти к успехам партнера. Он и сам, правда, при случае не прочь был выйти из круга непосредственных задач офицера связи союзной миссии. Но, судя по всему, Маккарвер занимался своим бизнесом куда с большим размахом и энергией!
С самым решительным видом Пинч толкнул дверь в комнату, где происходил допрос. Дверь не открывалась. Она была заперта изнутри.
Охваченный внезапным подозрением и тревогой, Пинч нервно постучал.
Только через минуту Маккарвер впустил его.
— Мистер фон Гольц просит прощения, — сказал он с улыбкой. — Он переодевается.
Действительно, немец сбросил солдатскую шинель и натягивал на себя офицерскую с бархатным воротником, доходившую ему до пят.
Пинч вперил в коротышку фон Гольца испытующий взгляд.
— Судьба, — горестно осклабился тот, как ни в чем не бывало смотрясь в разбитое гранатными осколками настенное зеркало. — Облетели дубовые листья. Бедный Пауль Бициус! Мой друг, у которого я здесь гостил, уже переселился в мир иной и, может быть, лучший…
Маккарвер, высунувшись в окно, что-то кричал бойцам, возившимся у бронетранспортера. Пинч воспользовался этим и незаметно сунул карту обратно в планшетку американца.
— Сейчас наладят машину, и мы едем в Гламоч, — сказал Маккарвер, отходя от окна. — Итак, в путь, капитан?
Пинч сердито кивнул головой: опять в его отсутствие что-то здесь произошло, как и тогда, у Поповича на Черном Верху.
В дверях появился Катнич.
— Машина готова! Отремонтировали! — объявил он. — Но почему вы спешите, господа? Я распорядился насчет обеда. Обнаружен погреб с замечательными винами. Мы не пьем, но по случаю вашего приезда…
— Нет, нет! Нам некогда. Дела! — решительно отказался американец. — Кстати, капитан, — обратился он к Пинчу по-английски, — берите пример с этого парня. Расторопный и толковый молодчага. Всегда весел и бодр.
— Разрешите ящичек с винами поставить к вам в машину? — не унимался Катнич.
— Это можно! — Маккарвер похлопал его по плечу. — Благодарю вас, друже. Вы хороший парень. Мы с вами еще встретимся, я уверен. Между прочим, вы и оратор неплохой. Имел случай убедиться в этом. Ваша речь с импровизированной трибуны была великолепна. А кто это выступал, когда мы подъехали?
— Политкомиссар роты Корчагин.
— Он что, русский?
— Нет, серб. Корчагин — это его кличка.
— Вот как! Должен вам сказать, что его речь не произвела на меня особо отрадного впечатления. Уж слишком она тенденциозна. Если из трех союзников хвалят одного, то, значит, остальные двое плохи. Такой ведь вывод естественно напрашивается, если послушать вашего Корчагина?
— Согласен с вами, — подхватил Катнич. — Я уже сделал ему замечание.
— А какими материалами он пользовался? — допытывался Маккарвер.
— Вероятно, просто излагал последние радиосообщения.
— Нельзя, нельзя так. Надо контролировать. Вы комиссар батальона. Это ваша обязанность. Кстати, — Маккарвер порылся в планшетке и достал брошюрку. — Вот вам руководство по использованию информационных материалов. Правда, оно издано для наших армейских лекторов и капелланов, но, видите, мы перевели текст на сербский язык. Рекомендую, у нас богатый опыт политической обработки.
— Я воспользуюсь вашим советом.
— Мы будем держать с вами крепкую связь, комиссар. Я всегда охотно помогу вам. Между прочим… — Маккарвер перешел на полушепот. — Мне хотелось бы иметь что-нибудь из трофеев на память о нашей встрече, о взятии Синя. У меня в нью-йоркской хижине масса сувениров. Собираю со всего света.
— Понимаю. Все, что угодно. — Катнич с тоской нащупал в своем кармане золотые часы, снятые с руки полковника СС. — Фотоаппарат? Бинокль?
— Нет, это громоздко.
— Браслет, часы?
— Вот-вот. Что-либо в этом роде.
Разговаривая, Маккарвер и Катнич вышли из комнаты. Пришел Радович с бойцами, и те увели фон Гольца. А Пинч все ходил из угла в угол, пытаясь найти объяснение странному поведению Маккарвера. Янки так стремился в Синь, интересовался пленными, а во время допроса не проявлял к полковнику СС никакого любопытства. Но когда они остались с глазу на глаз?.. Несомненно, за всем этим что-то кроется. Они о чем-то успели переговорить. Связь с врагом — это в порядке вещей. Разведка есть разведка… Но какие у них дела?
Под окном раздался нетерпеливый и протяжный рев клаксона. Капитан выглянул в окно. Маккарвер уже сидел за рулем бронетранспортера, а несколько бойцов — охрана — влезали на заднее сиденье. Пинч быстро сбежал по лестнице и почти на ходу вскочил в кабинку машины.
Маккарвер дал полный ход.
Он полулежал за рулем. Пилотка — на затылке, в зубах — сигарета. Управлял он машиной лениво, еле-еле, как будто не имел к ней никакого отношения, а она мчалась, тарахтя и подпрыгивая.
Пинч был зол на себя. У него из головы не выходила топографическая карта американца. Этот янки всюду успевает делать свой бизнес!
— А куда теперь мы отправимся? — вдруг, спохватившись, с раздражением осведомился Пинч. — Мне надоело это путешествие в неопределенном направлении.
— В Дрвар полетим, капитан. В верховный штаб. Домой!
— Наконец-то! В таком случае давайте уточним маршрут.
— Со мною, сэр, не заблудитесь.
— Познакомьте меня с маршрутом по вашей карте.
— У вас есть своя.
— Я ее потерял. Позвольте взглянуть на вашу. Жесткое, встревоженно-лихорадочное выражение лица Пинча рассмешило Маккарвера.
— Пожалуйста, капитан. Это ничего не меняет. — Он подал ему карту и нажал на педаль.
Бронетранспортер прибавил ходу. Карта запрыгала перед глазами Пинча. На ней ничего нельзя было разобрать. Но Пинч и не всматривался в текст.
