Сторонники версии о провокаторстве Сталина продолжают ссылаться на так называемое письмо полковника А.М.Еремина ротмистру А.Ф.Железнякову, хотя многократно было доказано, что это фальшивка. Считалось, что документ был сфабрикован после второй мировой войны, так как первый его публикатор (в 1956 г. в журнале «Лайф») И.Дон Левин заявил, что получил его в 1947 г. от русских эмигрантов. Но у известного историка и собирателя документов Б. И.Николаевского письмо побывало в руках «едва ли не с 1945 г.», а знал он о его существовании «еще со времен парижских», то есть предвоенных. Опубликовать и прокомментировать это письмо, якобы уличавшее Сталина как агента охранки с 1906 г., ему предложили, таким образом, раньше, чем Дон Левину. Николаевский предложение отклонил, заявив, что Сталин был провокатором, по документ поддельный и только скомпрометирует разоблачение». «Это же думаю и теперь», — добавил оп, сообщая все это в апреле 1956 г. Н. Валентинову, который полностью с ним согласился. От «письма Еремина», отвечал Валентинов, «за десять километров несет такой фальшью, что нужно быть просто слепым или дураком, чтобы ее не заметить»[333].
Вслед за публикацией, в том же 1956 г. экспертизу документа провели американские историки, они установили с несомненностью факт фальсификации[334]. Позже российские архивисты скрупулезно проанализировали письмо и привели еще ряд убедительных данных против его подлинности[335]. Независимо друг от друга псе три группы исследователей пришли к одному и тому же выводу, повторив при этом основные аргументы. Других документальных свидетельств о Сталине-провокаторе нет.
Используются также косвенные мемуарные свидетельства, в частности, об исчезнувших (уничтоженных?) документах из «папки С. Е. Виссарионова» — донесениях и письмах Сталина на его имя, о чем в апреле 1956 г. рассказал на страницах «Лайфа» «невозвращенец» А.Орлов, в прошлом видный чекист[336]. Об этих документах сообщил Орлову его двоюродный брат, которому, в свою очередь, их показал будто бы обнаруживший эти документы сотрудник НКВД — участник подготовки процесса 1936 г. над «троцкистами». Разыскивая по заданию Ягоды «компромат» на подсудимых, он неожиданно наткнулся на документы, порочащие Сталина.
Удивляет прежде всего то, что папка «из архива охранки» не была замечена в 1917 г. Чрезвычайной следственной комиссией Временного правительства, и имя Сталина не появилось в списках разоблаченных провокаторов. Помешать этому ни он, ни другие большевики тогда были не в силах. Между тем, если верить Орлову, Сталин общался с такими видными фигурами политического сыска, как Виссарионов и Золотарев, с последним он даже встречался. Комиссия тщательно допрашивала того и другого, однако Сталин ни разу не был ими упомянут. Агентурную кличку Сталина Орлов не назвал.
С другой стороны, если допустить, что документы, о которых сообщил Орлов, действительно существовали, но в 1917 г. почему-то не были обнаружены, возникает новый вопрос: почему Сталин не принял мер к их уничтожению до 1936 г., имея уже полную возможность это сделать? Известно, что изъятия в секретный архив ОГПУ тех или иных групп дореволюционных документов производились, — например, в 1934 г. туда были переданы дела об охране царя и его семьи, лишь в 1995 г. возвращенные в Государственный архив Российской федерации. Непонятно также, почему Орлов не включил этот сюжет в свою книгу «Тайная история сталинских преступлений». Скорее всего, возымели действие высказанные тогда же сомнения.
Необходимо, наконец, выбирать между сообщением Орлова и «письмом Еремина», так как они несовместимы. В письме говорится, что после того, как Сталин был «избран» на Пражской конференции в ЦК, он «стал в явную оппозицию Правительству и совершенно прекратил всякую связь с Охраной» (то есть с Петербургским охранным отделением, агентом которого Сталин якобы был). Но донесения из «папки Виссарионова» относятся как раз к этому периоду, к концу 1912 — началу 1913 гг.
При всем том Б.И.Николаевский, как было сказано выше, в провокаторстве Сталина не сомневался. Биограф Сталина Р.Такер считает вполне вероятным, что там же, как и многим другим арестованным революционерам, Сталину предлагали стать осведомителем, и он мог согласиться передавать иногда какую-то информацию, хотя это еще «не значит, что он был агентом-провокатором, как Малиновский»[337]. Мы уже видели: в революционной среде взаимная подозрительность была чрезвычайно распространенным явлением. Подозревали и Сталина, например, не доверял ему С.Г. Шаумян. Но вопрос о том, справедливы ли были подозрения, остается открытым. Учитывая все это, преждевременно безоговорочно заявлять, что мы имеем дело с отвергнутым наукой мифом[338], — равным образом как и настаивать на безусловной истинности утверждений мемуаристов, знавших Сталина на Кавказе.
Именно в связи с предположениями о провокаторстве Сталина получила хождение версия о каких-то особых отношениях между Сталиным и Малиновским — то ли друзьями, то ли соперниками.
Совершенно фантастический характер носит мнение, согласно которому Сталина кооптировали в ЦК РСДРП по предложению Малиновского, так как «до 1912 г. Ленин ничего существенного не знал о Сталине», а члены большевистского ЦК «вполне могли кооптировать неизвестно кого, положившись на рекомендацию»[339]. «Кобу» — организатора знаменитой тифлисской экспроприации — Ленин знал и до Пражской конференции и не раз с ним встречался. Из новых членов ЦК близок был Сталину С.Спандарян, возможно, он и предложил его кандидатуру на первом же заседании ЦК, собравшемся еще до окончания конференции. Вполне возможно, что Сталина назвал и сам Ленин, но, если это и не так, кооптация бы не состоялась, если бы Ленин возражал против его кандидатуры.
Напротив, Малиновский по роду и географии своей прежней деятельности ничего о Сталине знать не мог. Впервые они встретились в Москве в последних числах октября 1912 г.: Сталин, бежавший из ссылки, остановился здесь на одни сутки но пути в Петербург, и Малиновский — тогда еще «Портной» — проинформировал о встрече с ним московскую охранку — так же, как сообщал о других лицах. Что источником сведений о Сталине был именно «Портной», указал сам Мартынов, собственноручно вписавший эту агентурную кличку в машинописный текст своего письма директору департамента полиции от 1 ноября 1912 г.[340]. На партийном следствии 1914 г. Малиновский говорил: «С Кобой, хотя он был [в Москве], не видались, перепутали время встречи, а домой я пойти не мог»[341]. Но здесь имеется в виду момент после предыдущего побега Сталина, в феврале 1912 г., — Малиновский тогда жил и работал в Ростокине. О периоде выборов в Думу, когда встреча со Сталиным в Москве состоялась, члены поронинской комиссии вопросов не задавали, считая, что последующая деятельность Малиновского протекала у них на виду.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
