Но это было уже в 1914 г., на закате его карьеры. Недоверие к Малиновскому в Москве, видимо, не вышло за пределы узкого круга большевистской интеллигенции.
Полоса неприятностей для Малиновского началась летом 1913 г., когда некоторые факты впервые заронили подозрения у Е.Ф.Розмирович. Заграничное бюро ЦК направило ее с рядом партийных поручений в Россию; из Петербурга в июне она отправилась в Киев и тут же была арестована, причем местные жандармы продемонстрировали обширную осведомленность о ее встречах и планах. Один из офицеров, заявивший что служит «не по призванию, а по нужде», предложил ей даже назвать «за приличную сумму» того, кто ее выдал, (у Розмирович были в Киеве состоятельные родственники, о чем охранка тоже знала).
Муж Розмирович А.А.Трояновский еще со времен Краковского совещания был предубежден против Малиновского; теперь он получил от жены письмо из киевской тюрьмы, в котором она писала, что, кажется, его предположения подтверждаются фактами. Желая окончательно удостовериться в справедливости предположений, Трояновский послал два письма — умышленно одинакового содержания — Зиновьеву (не сомневаясь, что тот покажет его Малиновскому, находящему в Поронине) и своему брату в Черниговскую губернию, в расчете на перлюстрацию. В письмах сообщалось об аресте Розмирович и о подозрениях относительно «одного видного члена партии»; если Розмирович не будет немедленно освобождена, писал Трояновский, это явится доказательством его провокаторства. Освободили Розмирович, как только Малиновский вернулся в Петербург[375].
Белецкий в своих показаниях 1917 г. много раз подчеркивал «подозрительность», проявлявшуюся Розмирович. Арестовали ее в Киеве, а не в Петербурге, чтобы обезопасить Малиновского и по его же совету, и он же настоял на ее освобождении, хотя Белецкий предлагал отреагировать на намек Троянского противоположным образом, не торопиться с освобождением.
Согласно тем же показаниям Белецкого, и он, и Малиновский опасались из всех депутатов только Петровского — в силу партийной выдержанности, замкнутости и чуткости, свойственных ему больше, чем другим членам фракции. При всем том Петровский был очень осторожен в своих выводах и не поддавался настроению без фактических оснований. Белецкий все же приказа! установить за ним постоянное наблюдение, так как Петровский начал кое-что скрывать от некоторых «софракционеров»[376]; еще в марте 1913 г. департамент полиции установил особо тщательное наблюдение за его корреспонденцией[377]. В Киеве, куда Петровский приехал для участия во 2-м Всероссийском кооперативном съезде, разговаривая с Розмирович после ее освобождения» он тоже высказал сомнения насчет Малиновского, удивлялся, в частности, широкому образу жизни, который тот ведет (Малиновский объяснял это тем, что его жена получила наследство).
Ленин и Зиновьев отвергли подозрения. На заявление Трояновского и Розмирович они официально ответили, что берут на себя полную ответственность за Малиновского[378].
Своего рода якорем спасения для него невольно стал работавший в «Правде» Мирон Черномазое. Приехав в Петербург из Парижа в апреле 1913 г., Черномазое вскоре занял место ночного (выпускающего) редактора газеты. Рекомендовавший его Л.Б.Каменев вначале предполагал, что он работает, «как вол», и все им довольны[379], на самом же деле работа Черномазова все чаще вызывала нарекания. Оказалось, что прав был С.Г.Шаумян, потребовавший, когда ему предложили возглавить редакцию, прежде всего удалить из нее Черномазова, хорошо известного ему по Баку (на что шестерка депутатов-большевиков не согласилась). Черномазов не желал считаться с мнением других членов редакционной коллегии и единолично проталкивал в печать хлесткие материалы, ставившие газету под удар, вопреки напоминаниям Ленина о необходимости соблюдать «цензурность». Настроение против него все более накалялось[380].
Видимо, все это и учел Малиновский. Возникшие у Розмирович подозрения он повернул в другую сторону — против антипатичного всем Черномазова, который, между прочим, сам рассказывал после своего ареста летом 1913 г., как ему предлагали в охранке стать осведомителем, а в доказательство того, что и без него «все знают», указали на нелегальное пребывание жены Трояновского «Галины» в Петербурге и предстоящую ее поездку в Киев[381].
В результате маневра Малиновского Петровский и Розмирович отказались от сомнений на его счет. Некоторое время, по словам Розмирович, она доверяла ему вполне[382]. Это подтверждают ее письма из Петербурга в Краков, относящиеся к январю — началу февраля 1914 г., когда Малиновский находился за границей: «Жаль, что нет Кости, надо бы сейчас же приняться за реформы» (в «Правде»); «Прежде всего тормозит работу отсутствие Кости»; «Я до приезда Романа не хочу поднимать этот вопрос…» (о Черномазове); «А где же наш приятель? Почему он до сих пор не с нами?»[383]. Показателем полного доверия можно считать и тот факт, что, работая согласно решению Поронинского совещания секретарем большевистской шестерки и Русского бюро ЦК, Розмирович с января 1914 г. снимала комнату в квартире Малиновских (с согласия Стефы, так как сам Малиновский еще не вернулся тогда из-за границы).
В начале февраля, не дождавшись возвращения «Кости», Розмирович вместе с депутатами отстранила Черномазова от редакторской и литературной работы в «Правде»[384]. Зиновьев предлагал оставить его на хозяйственной работе, но только в том случае, «если новые данные не делают его и здесь невозможным»[385]. В письменном объяснении, которое от него затребовали, Черномазов обиженно заявил, что уходит из партии, и этим лишь убедил всех в основательности подозрений[386]. Когда позднее Ленин писал, что Черномазов «почти сознался в неблаговидном полицейском деле», он ссылался на информацию Каменева и Малиновского[387].
Еше одним проявлением «бдительности» Малиновского явился такой факт: на Поронинское совещание не допустили петербургского делегата рабочего Н.В.Заему, его заподозрили в провокации в связи с провалом Колпинской типографии ПК РСДРП в августе 1913 г., причем инспирировали это дело и Черномазов и Малиновский[388].
Тем не менее во время совещания Малиновский изображал несправедливо обиженного (было решено передать часть его функций в «Правде» другим депутатам, прежде всего, обязанности казначея). О совещании Н.К.Крупская писала: «…Сутолока была отчаянная. В общем совещанием мы довольны, хотя публика нервничала чересчур, особенно Костя, который издергался весь»[389]. В воспоминаниях она расшифровала это место: «…Малиновский нервничал вовсю, по ночам напивался пьяным, говорил, что к нему относятся с недоверием. Я помню, как возмущались его поведением московские выборщики Балашов и Новожилов». Далее идет фраза, видимо, из области домысливания: «Почувствовали они какую-то фальшь, комедию во всех этих объяснениях Малиновского»[390]. Объяснений — в прямом смысле этого слова — как раз и не последовало, а истерика Малиновского другим делегатам совещания была не внове.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
