Джовейн Орилак являл исключение в обоих отношениях. Он обнаруживал глубокую заинтересованность в благосостоянии не только слуг и арендаторов собственного поместья, но и проживавших поблизости селян и владельцев ранчо. За это его любили и видели в нем вождя. Подобные связи только окрепли, когда он провел целый год в своей резиденции, притом не проявляя стремления оставить эти края. Люди догадывались, что причиной всему было какое-то загадочное несчастье, но это – его личное дело. Однако, если он более не поднимается в Иледуциель и Турнев, чтобы сказать слово за них, то кто сделает это? Здешними землями полновластно правили местные магнаты, король же служил украшением. Сам Иледуциель казался в этих краях нереальным, он виднелся над горизонтом, только если взойти на вершину горы. Что сделали аэрогены для нас, эскуалдунов, бормотали пейзаны – только втравили в войну с нашими братьями в Иберье? Распространение геанских верований в этих краях лишь укрепляло общую подозрительность к властям Домена; немало помогали сему рассказы об иноземцах, приносящих свои заморские нравы в Франсетерр. Кланам при всей их наглости следовало помнить, что каждый мужчина-эскуалдун старше двенадцати лет носил оружие и умел пользоваться им!
***
Прежде чем направиться на встречу с представителем Эспейни, Таленс Джовейн Орилак постоял немного в башне возле открытого окна. Одолев себя, он все-таки решился на эту жуть – или же причиной тому была Фейлис – и теперь надеялся, что Гея дарует ему долю своего бесконечного внутреннего покоя.
Лето в высоких Приниях шло на убыль. Ветер, дунувший Джовейну в лицо, перед тем скользнув над заснеженным хребтом, впитал часть его холода.
Трава внизу побурела, листва на редких дубах сделалась бронзовой.
Долина – сады и рощи – еще зеленела, но готовые к жатве злаки пожелтели, да осенней сталью блестела река. Сверху ему была видна пара домов, горбившихся под дерновыми крышами, дым клочьями рвался из труб.
Ближе – на склоне под самым замком – паслось стадо овец, ослепительно белых в поблекшем солнечном свете. Девушка-пастушка играла на деревянной флейте; до Джовейна доносились минорные нотки. Но из всего этого он ощущал лишь шепот ветерка да еще напряженность, которую следовало изгнать из тела.
«Я делаю правильно, поскольку так будет лучше для Жизненной Силы, заявил он себе. – Но если справедливость совпадает с моими желаниями… что ж – мои желания достопочтенны… эволюционны. Я хочу вызволить из беды любимую женщину, быть вместе с ней, иметь от нее детей. И еще – спасти Домен от его нынешнего безумства, направить его на тропу мудрости, к знанию Геи, сделать Скайгольм маяком истины для всего человечества».
Он скрестил пальцы. «А искренна ли моя вера? Ведь у меня никогда не было истинного вдохновения… озарения. Мое обращение произошло чисто интеллектуальным образом, когда я попытался осмыслить ужасы, в которых мне довелось участвовать. А пьяница, обжора и развратник, старина-учены Маттас опять и опять воспримет единство жизни. Он ощущает экстаз; прочие, кого я встречал, осознавая единство, испытывают полную ясность; но провидец всегда выходит за пределы своей личности. Те же, кто подобны Фейлис и мне, со скорбью остаются в плену своего тела. Только мой телескоп умеет высвободить меня из этой плоти (туманность Ориона, где новые солнца и миры зарождаются почти на моих глазах) – и то не вполне.
Впрочем, если я могу подготовить путь для своих детей..»
Шаги вторглись в его сознание, заставили его обернуться. Вошла жена.
Она остановилась посреди комнаты. Они обменялись взглядами.
В белом платье, под белоснежной шалью на белесых волосах… с нежной бледной кожей, присущей всей родне ее, Эйсонам из Клана Лундгард, она казалась призрачной, почти бескровной, лишь глаза горели на иссохшем лице.
– Я искала тебя, – проговорила она наконец, столь негромко, что он едва расслышал ее. – Можешь ли ты уделить мне несколько минут?
– Хорошо, но ко мне должны прийти очень скоро, – ответил он. – Не может ли подождать твое дело?
– Нет, – выдохнула Ирмали. – Большая часть наших дел может подождать, когда ты этого хочешь, но сейчас я имею в виду именно предстоящую встречу.
Он с нелегким чувством посмотрел на нее:
– Что ты хочешь сказать?
– Я внимательно наблюдаю за людьми, – проговорила она. – Иногда приходится. Человек, который явился, чтобы договориться с тобой о торговле от лица своей компании, не эспейньянский купец – он держится как прирожденный солдат.
– Уммм… кажется, так о нем и говорили. Но что с того?
Она хотела подойти поближе, но остановилась, словно опасаясь прикоснуться к собственному мужу. Быть может, так оно и было. Он понимал, что ей пришлось собраться с силами для этого разговора. Она стиснула кулаки.
– Джовейн, – проговорила она. – Тот факт, что я не могу примириться с твоим геанством, не значит, что я дура. Я наблюдаю, думаю, сопоставляю. Весь последний год или более ты постоянно переписываешься, мне ничего не рассказываешь; но я постаралась узнать, откуда приходят письма. Вестники приходят и уходят, но я догадываюсь – по акценту, одежде, по тысяче признаков – откуда они берутся. Радио легче и дешевле, но ты пользуешься им только для обычных сообщений.
Должно быть, ты что-то задумал и не хочешь, чтобы тебя могли подслушать. К тому же, Джовейн, я знаю тебя. Насколько далеко мы бы ни разошлись – я тебя знаю.
– И чем же, по-твоему, я занимаюсь? – отрезал он.
– Не знаю, еще не уверена, – нервно ответила она. – Опасаюсь, что ты вмешался в политический заговор и встречаешься с иностранными агентами… Джовейн, не надо!
Дунул ветерок, пошевелил ее волосы, прикоснулся к платью – живой ветер Геи. Джовейн впитал из него силу, в которой нуждался, и бросил ей вызов.
– Да, я веду конфиденциальные переговоры, но уверяю тебя, не затем, чтобы навредить Домену. Я не предатель. Но если ты допускаешь такую возможность, можешь денонсировать меня перед Скайгольмом.
Она отшатнулась.
– Я не могу этого сделать, – выдохнула она. – Я люблю тебя. И страшусь… за тебя же, за наших детей…
Теперь он смог подойти к ней, взять за обе руки (какие они холодные), улыбнуться в лицо (от нее, как всегда, пахло розами, как приятен был этот запах в день их свадьбы) и заверить ее:
– Ирмали, дорогая, это действительно крупное дело, но я не могу отрицать, что намерен исправить ужасное зло, приключившееся с нами.
Пока я не могу сказать тебе большего… пойми, не могу. Верь мне, Ирмали, и ты получишь свою награду. – Он коротко прикоснулся губами к ее щеке, ощутив на ней соль. – Прости, я должен идти. Верь мне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
