судьбоносных перемен.
Мой следующий после гибели мужа мужчина, намного моложе меня, не обратил ни малейшего внимания на демонстрацию модели. С ним эмоции были сильны и без этого. Он, кажется, любил меня. И ценности были иные. Хочу надеяться, в его памяти сохранился образ рыжей вдовы в голубом. Три года пролетели как три дня.
Очередной трехлетний период выпал на трудного мужа — телевизионную знаменитость, звезду по тем временам.
Этот красавец был родом из маленького провинциального городка на Урале, из простой семьи. Он был очень красив в молодости, и кто-то из заезжих могущественных звезд женского пола перетащил его в Москву на Центральное телевидение. Он был неглуп, известен лицом, но очень скромен в душе (внешне это проявлялось только при использовании увеличительного стекла) и абсолютный аскет в быту. Его девиз «Нам ничего не надо, у нас все есть!» относительно всех атрибутов жизни и жизненных благ я до сих пор вспоминаю с улыбкой, снисхождением, но и с уважением.
В период нашего жениховства («окучивания», как сейчас говорят) он уехал в свою провинцию навестить маму, маленькую сухую старушку, абсолютно необразованную, но с убежденной позицией поддержки политики советского правительства в отношении военных действий в Афганистане. Она настаивала на необходимости советского присутствия там. Иначе, заявляла она, американский президент Рейган «встанет на гору и будет смотреть с нее на нашу страну». При этом она прикладывала сухую ручонку ко лбу над глазами, как пограничник Карацупа. Это было уморительно до слез.
Так вот, ожидая возвращения моего мужчины после поездки к маме с поезда, приходящего в Москву в пять часов утра, я к шести часам уже благоухала, использовав всю имеющуюся в доме косметику. Достав из дальнего отделения комода заветный пеньюар, надев шпильки и приняв соответствующую осанку, я открыла дверь на звонок.
Мы обнялись и я, предложив ему чашку кофе, гордо зацокала на кухню, подтянув спину, втянув живот и всё, что можно было втянуть. Я была горда своей зрелой привлекательностью, облаченной в небывалой красоты голубое торжество западного образа жизни.
Тут он, оценив эстетику, с чувством сказал: «Тиша! Сними это скорей, а то заляпаешь. Надень свой старенький халатик!» Праздник души кончился, и голубое великолепие вернулось в свой пакет в самую дальнюю глубину комода.
Следующий этап был внеочередной. В молодости, в начале своей карьеры санитарного врача, мне пришлось участвовать в каком-то совещании по жалобе советского трудящегося в районном райкоме партии. Там я встретилась с инструктором этого райкома, которому было поручено разобраться. Это был высокий, прибалтийского типа блондинистый молодой мужчина с кожей лица, ярко окрашивающейся в красный цвет в эмоциональной ситуации. Он резко краснел при гневе райкомовского чиновника на провинившегося. И таким же цветом отмечал моменты своего смущения или эмоционального мужского реагирования на объект. У нас было несколько невинных свиданий днем в районном парке, где мы в разговоре сохраняли невозмутимое выражение лиц, опасаясь, что нас могут узнать, притворяясь, что мы обсуждаем производственные вопросы при случайной встрече. Вы помните, что моральный облик советского человека, тем паче райкомовца, внешне должен был быть безупречен.
Наша взаимная симпатия проявлялась лишь багровыми пятнами на лице и повышенным потоотделением, что неприятно беспокоило. Никаких близких отношений не случилось, и когда в разговоре по телефону я посетовала, что наше семейное положение препятствует развитию симпатий и я от переживаний так похудела, что юбка падает, он заметил: «Плохо падает!» На этом мы благополучно потеряли друг друга на тринадцать лет.
Однажды я собиралась в туристическую поездку за рубеж в период, когда необходимо было проходить комиссию в райкоме партии (неважно, что я не была членом этой партии). Там решение о том, достоин ли ты представлять советское общество, подкован ли политически, стойкий ли у тебя моральный облик и так далее, принимали старые и очень старые большевики. У одного, помню, из носа текло что-то черное, наверное, колларголовые капли, думала я, забыв о цели своего прихода и о бессонной нервной ночи накануне — «пустят, не пустят» (за мои же деньги!).
Меня не пустили. Наверное, была не достойна. И естественно, тут я начала «телодвижения» советского человека, приученного находить обходной путь любой горы и горки, встретившейся на пути целеустремленного члена социалистического общества к его личной цели. И выясняю, что второй секретарь данного райкома партии (очень высокий уровень в районе) — тот самый блондин…
Звоню, узнаю, что он знает о моем пребывании в данном учреждении его района… Однако не пристало такой величине спрашивать о маленькой песчинке, поэтому, несмотря на желание, у него до сих пор не нашлось возможности для встречи. Он уладил мою ситуацию с поездкой, мы потрепались по телефону (насколько помню, он звонил из телефона-автомата, а не с работы — редкой честности человек и высокого морального облика).
Он работал на партию, не жалея сил, был женат всё на той же жене, иногда вспоминал обо мне, завидев рыжих женщин. Забавно, что жена у него была брюнетка, как и положено блондину, и ненавидела рыжих женщин, наверное, инстинктивно. Я в это время была в недолгом промежутке между трехлетними брачными циклами, поэтому, не думая о моральном облике и не планируя что-либо серьезное и грешное, я пригласила его в гости.
Он должен был прийти сразу после работы, сказав, наверное, жене, что задержится на совещании. Я была взволнована (не видела его много лет), немного возбуждена и в то же время настроена шутливо.
Чтобы поразить партийного чиновника своим легкомысленным и соблазнительным видом, мое голубое чудо было вытащено из недр комода, проверено и проветрено. К сожалению, некоторые перья были уже обломаны и потрепаны редкими всплесками желания подражать экранной жизни. Но всё еще сверкали.
Настал час. Я, тщательно отработав позу перед зеркалом, полная желания насмерть поразить входящего мужчину, забывшего, наверное, даже мое лицо, ждала в прихожей, приглаживая встающие дыбом перья. Звонок. Открываю дверь. Стоит очень интересный мужчина, намного выше меня, хотя я на тех же, надеваемых по случаю употребления пеньюара прозрачных сабо на шпильках. Улыбаюсь. И вижу, что лицо его становится пунцовым (не научился владеть сосудами при высокой должности), а потом растерянным. Или восхищенным (так мне хочется!) до растерянности.
Он снимает плащ, мы обнимаемся,
