Он схватил за угол скатерть, приподнял ее и одним движением сгреб всю посуду со стола подальше от себя. Прохор принес и поставил перед генералом старинный ларец с письменным прибором, полученный им в наследство от отца.
Суворов склонился над бумагой с пером в руке в задумчивом молчании. Гости, кланяясь ему, покидали зал шумными группами. Хотел уйти и Остен-Сакен. На его поклон Суворов ответил безмолвным жестом: останьтесь! Остались также его штапы. Комната являла собой вид покинутого поля битвы. Валялись опрокинутые стулья, хрустело под ногой разбитое стекло.
Около Суворова сели его письмоводитель Курис и полковник Мандрыкин.
Александр Васильевич закрыл глаза и, словно погружаясь в дрему, тихо заговорил:
– У генералов под Измаилом накрывают на восемь человек, а сыты бывают двое. А солдаты? Слышь ты, неоткуда взять, не на чем везти. Да казак на седле два пуда[141] привезет. Коню пуд не тяга, а пудом сорок сыты. Неоткуда? У тебя два сухаря – один отдай товарищу. Торговцы из Измаила откочевали: нету-де в армии денег. Кабы знали!
Курис, сделав в воздухе круг пером, возгласил:
– Суворов приказал! – склонился к столу и побежал пером по бумаге.
Суворов, казалось, задремал и смолк. Но лишь у Куриса перо перестало скрипеть, Суворов заговорил опять:
– Фанагорийцы, поди, под Галацем соскучились… Лодки… Шанцевый инструмент[142]. Хотел Галац брать. Лестницы штурмовые…
Суворов открыл глаза и, взглянув на Остен-Сакена, прибавил:
– Барон, прикажите седлать коня…
Курис воскликнул:
– Суворов приказал!
И начал писать.
Приказ вручили Остен-Сакену. Суворов предлагал ему, не упуская часа, отправляться в Галац с приказом командиру Фанагорийского полка тотчас идти к Измаилу.
После этого Остен-Сакену надлежало заняться отправлением из-под Галаца к Измаилу маркитантов[143] с товарами.
– Буде на дороге по пути встретите торговцев, откочевавших от Измаила, разглашайте, что я туда прибыл. Сих не надо понуждать. Сами оборотятся. Весь шанцевый инструмент должно отправить на лодках к Измаилу. Лестницы тоже.
Остен-Сакен, приняв пакет от Суворова, откланялся. Через четверть часа он в сопровождении десятка казаков скакал по направлению к Галацу на Дунае.
В комнату входили и выходили, получив приказы, ординарцы. Наконец Суворов обмакнул перо в отцовскую чернильницу, усталый взор его застлала слеза. Суворов смахнул ее бородкой пера и написал:
«Получа сего числа повеление, отправляюсь к стороне Измаила.
Суворов»
Разбудили потёмкинского курьера.
– Конь твой напоен и накормлен, – сказал Суворов. – Да и ты, друг, всхрапнул порядком. Потрудись еще, братец, – свези письмо фельдмаршалу: мои-то люди все в разгоне.
Пахомов принял письмо из руки Суворова, сунул его в сумку и откозырял. У крыльца его ждал конь, вычищенный и отдохнувший. Ординарец вскочил на коня и ринулся в вечернюю мглу.
Над голубым Дунаем
Прискакал из Ясс в Бырлад новый курьер от Потёмкина с печальными вестями. Генералы под Измаилом, еще не получив приказа о назначении Суворова, собрались на военный совет и решили из-за голода в войсках снять осаду. Генерал-поручик Павел Потёмкин первый ушел из Измаила.
«… Предоставляю Вашему Сиятельству, – закончил свое письмо Григорий Александрович, – поступать тут по лучшему Вашему усмотрению, продолжением ли предприятия на Измаил или оставлением оного».
Суворов решил не медлить. Сделав последние распоряжения, он послал генералу Павлу Потёмкину приказ вернуться с войсками к Измаилу и поскакал с конвоем казаков туда же. Он торопился, на полпути покинул свой конвой и вдвоем с одним казачьим урядником пустился прямиком к Дунаю.
Перед рассветом 2 декабря 1790 года к русским аванпостам у Измаила подъехали два всадника: Суворов, а с ним казак с узелком, притороченным к седлу. В узелке заключался весь багаж полководца.
Суворов с одним казачьим урядником пустился прямиком к Дунаю.
Рассветало. Суворов остановил измученного коня. Ночь неохотно отступала под сонным натиском серого дня. Налево и направо голубели два озера. Над Дунаем серой холстиной расстилался туман. Излучину реки закрывали серые валы и бастионы Измаила. Сизые дымки поднимались над крепостью тонкими стебельками, расцветая в высоте алыми отсветами зари.
Из долины доносились звуки барабана и рожков: играли зорю.
Суворов тронул коня, и казацкий конь, поняв, что седок не спешит, побежал неторопливой рысцой.
Дорога шла вниз. Крепость приближалась. Справа от нее, на русской батарее, из амбразуры выпрыгнул огненный сноп с клубом дыма. Грянул и прокатился пушечный выстрел. За ним – другой, третий.
Впереди на дороге показалась на рысях группа всадников. Вышло из облака солнце. Засверкало золото мундиров.
Суворова ждали. Старшие командиры выехали его встречать. Впереди ехал генерал-поручик Самойлов. Он отсалютовал шпагой.
Суворов, не останавливая коня, приложил руку к каске. Значок на шесте около загородного дома, покинутого измаильским пашой, указал ему место ставки. Перед ставкой стоял караул от гренадерской роты Суздальского полка. Приняв рапорт, Суворов поздоровался с караулом, молча прошел вдоль фронта, обнял и поцеловал левофлангового, поклонился солдатам и усталой походкой направился к дому.
Генералы и старшие командиры последовали за Суворовым в низкий, обширный, с маленькими оконцами зал. Суворов стоял устало закрыв глаза. Генерал Самойлов начал представлять командиров, называя их имена.
Первым подошел Хосе де Рибас. Суворов открыл глаза и обнял де Рибаса. Они расцеловались.
Самойлов назвал следующее имя. Суворов обнял бригадира Матвея Платова.
Самойлов назвал имя генерал-майора Голенищева-Кутузова. Обняв Кутузова, на лице которого были видны следы ранения, Суворов прошептал ему на ухо:
– Назначаю тебя комендантом Измаила!..
Кутузов усмехнулся, но вдруг стал серьезен и с поклоном во всеуслышание ответил:
– Спасибо, граф. Оправдаю ваше доверие…
Представление окончилось. Суворов прошел к следующей двери, обернулся и поклонился всем:
– Господ генерал-поручиков, генерал-майоров и бригадиров прошу сюда на военный совет.
Он пропустил перед собой тринадцать человек, последним вышел из зала сам и плотно затворил за собой дверь.
Суворов спрашивал о числе и состоянии русских войск у Измаила. Ему отвечали: численность – до 20 тысяч, из них половина казаков, вооруженных только пиками. В войсках много больных, изнуренных лихорадкой, продовольствия – на десять дней.
Суворов спрашивал о боевых запасах. Ему отвечали, что артиллерия имеет только по одному комплекту зарядов, ружейных патронов тоже мало.
Суворов интересовался уже произведенными осадными работами. Ему отвечали, что начали вести апроши[144], но бросили. На флангах крепости возведены полевые редуты, но осадные орудия с них сняты и увезены генералом Павлом Потёмкиным.
Суворов задал вопрос: сколько турецких войск в Измаиле? Он узнал, что не более 40 тысяч, но и не менее тридцати. Войска турок обеспечены и фуражом, и продовольствием на всю зиму, если даже не считать скрытых запасов мирных жителей.
Суворов спрашивал: каков дух турецких войск? Ему отвечали, что комендант Измаила на предложение сдать крепость ответил: «Я не вижу, чего мне бояться».
Суворов задал вопрос: велика ли у турок артиллерия и обеспечена ли она огневыми припасами? Ему отвечали, что в отличном состоянии, а ничтожный вред, причиненный огнем русских осадных орудий, тотчас исправляется турками.
Слушая ответы, Суворов сидел в кресле с закрытыми глазами. Изборожденное глубокими морщинами лицо его хранило каменное спокойствие. Бледные руки, брошенные на стол, не шевельнулись ни разу. Суровая складка от крыльев носа к углам губ, столь характерная для людей, привыкших повелевать, постепенно смягчалась, и наконец по лицу Суворова разлилась широкая, блаженная улыбка, которая так пленительна у засыпающего после смертельной опасности человека. Суворов открыл глаза и одним словом выразил чувство, которое можно было прочесть на лице у каждого:
– Срам!
Не отдав никаких распоряжений, Суворов отпустил генералов. Удаляясь, они предполагали, что Суворов ляжет отдохнуть после стоверстной скачки по осенней слякоти. Но он приказал подать коня и пригласил с собой военного инженера де Волана, Кутузова и де Рибаса на разведку измаильских укреплений.
Все поняли, что вопрос о штурме решен.
Измаил представлял собой важнейшую турецкую крепость на Дунае. Военная тактика янычар, хорошо изученная Суворовым, опиралась на крепости. Турки в открытом поле привыкли действовать натиском огромных масс. Если противник выдерживал их атаку, они рассеивались. Во вторую и третью русско-турецкие войны русская пехота научилась стойко отражать первый натиск турецкой армии, а конница русская – неутомимо преследовать бегущих. Для повторной атаки янычары, разбившись о глыбу русской пехоты, не годились. Попытки французских инструкторов научить турок держать европейский боевой строй не удавались. Туркам после ряда поражений пришлось изменить свою тактику, разделяя армию на отдельные корпуса, чтобы наносить противнику повторные удары свежими войсками. Эти корпуса турок опирались обычно на отдельные укрепленные лагери. Своих неутомимых гренадер Суворов приучил не только отражать повторные удары свежих турецких войск, но и атаковать их без передышки. Разбитые в поле, турки укрывались, чтобы отдохнуть и набраться сил для новых битв, в многочисленных своих крепостях.
