выдержал. Сорвался, быть может, впервые за тридцать лет службы во дворце:
— Я как раз помню, кто я! Пора бы и вам заняться делами, достойными короля! — прокричал я.
И тут кремовое пирожное влетело мне прямо лицо.
— Стража, увести канцлера в кабинет и запереть на три дня без еды, пусть поработает, как должен, раз уж он помнит, кто он такой! — заорал Его Высочество, меня тут же подхватили под руки, но не решились тащить.
Окинув испепеляющим взглядом стражника так, что тот разжал руки, я вышел прочь, не сказав больше ни слова.
Такого унижения я не испытывал ни разу в жизни.
Той ночью, лежа на полу в кабинете — ведь никакого места для сна он не предусматривал, — я рыдал. Не от какой-нибудь глупой обиды за унижение, нет! Я выл от бессильной злобы! Такой черной, густой и липкой, что сидела в сердце и удушливой жижей поднималась по легким, сжимая горло. Я, третий по линии рода Синерийский, древнего и королевского, вынужден терпеть и пресмыкаться перед абсолютно бесполезным созданием. Мазирис Третий Золотой, наследник первой линии, той самой, что стала первой волей случая. Когда-то давно его безмозглая прародительница села в карету к принцу по ошибке, вместо своей старшей сестры, назначенной в невесты наследнику Магикона. Если бы не эта злая шутка судьбы и смазливая мордашка прабабки Мазириса, на троне был бы я.
Но в Магиконе был один закон и это был мой шанс. Вскочив на ноги, я зажёг магическое сияние и раскрыл секретер в поисках подходящих бумаг, меня обуревала жажда мести, желание расставить всё на свои справедливые места. В руки попались архивы платежных документов. Траты Мазириса, конечно, было легко доказать, но это едва ли было серьёзным аргументом для лишения родового титула — он далеко не первый король, что запускает руку в карман бюджета города.
Нужно было копать глубже и тщательнее, нужно что-то такое, что вызовет шок у князей и маркизов, которые будут созваны на совет, что-то, что сделает их решение однозначным. Сговор с врагами? Тайная продажа земель или ресурсов? Да, это было бы прекрасным поводом, вот только Мазирис был отвратным правителем и не делал ровным счётом ничего: ни хорошего, ни плохого, он только пил, буянил и транжирил.
Я остановился со стопкой сшитых счетов, рассматривая дату. Точно! Надо было копать не под этого болвана, что в жизни своей не сделал и одного правительского дела, а под его отца! Уж Мазирис Второй Темный точно имел грешки, в этом я не сомневался. Оставалось только отыскать их в архивах, ларцах, подвалах, людях и переписках.
А это лишь вопрос времени.
[1]Игреневая масть — особый окрас, редко встречающийся в природе. При теле, окрашенном в тона рыжего и коричневого: от светлого до темно-шоколадного, хвост и грива лошади остаются белыми.
ГЛАВА 19. ТЕЛЛИАРОН, ТЕЛЛИРОС. РУДНИК
Спустя пять лет…
Маниэль вертелась на руках, не желая сидеть и пяти минут, цепкие ручки схватили мои волосы, чтобы сравнить со своими. Малышка улыбнулась, влюблено глядя на меня. Синие глаза Дали теперь смотрели на меня из маленького тела, от меня же дочери достались черные волосы, которыми она так гордилась. Атрикарм — маг, что прибыл к нам пять лет назад из Мадиса, — протянул руку к дочери, чтобы увести ее к Даландин. Жена со мной больше не разговаривала.
Как только я велел открыть шахты, в Теллиросе у меня не осталось друзей и тех, кто меня любил. Только несмышлёное дитя улыбалось мне, не разбирая, каков был поступок отца и маг, что следовал за мной по следу, пока оставалось в моих карманах золото.
Триста восемьдесят мечей лунной стали и пятьдесят умерших, семь с половиной мечей на одну эльфийскую жизнь. Вчера Даландин сама приводила дочь и опять просила закрыть шахты, не желая понять простую истину: город, что разросся втрое, живёт исключительно на руде. И если не погибнут десять в год, погибнет сотни в следующую зиму. В Серый лес всё больше пребывали эльфы: кто-то из Светлого леса, кто-то был рожден в других землях и, услышав о безопасном городе, где раздают дома и сарты каждому новоприбывшему, приезжал в Чернолесье.
Но никто не желал признавать, что за золото, что теперь появилось в Теллиросе, за монеты, что превратились в мощные сторожевые башни, за забитые едой кладовые и десяток магов надо платить кровью. Все предпочитали меня ненавидеть, однако не отказывались переезжать за безопасную каменную стену, что росла вокруг Теллироса и есть еду, что ждала их в новых прекрасно сложенных домах. И лишь на похоронах эльфы Серого леса стенали, тихо насылая на меня все проклятья, что знали. Но я не знал остановки, кровь должна литься в эту землю, по-другому из неё ничего не росло. Мой перст каждый сезон проходился по списку жителей, отправляя выбранных в рудник, сначала это были старики, после женщины и подросшие дети, мужчин я отправлял на смерть не часто, только если те открыто меня ненавидели, скоро их руки пригодятся в другом деле.
К тому же, договор с гоблинами теперь нельзя было разорвать, колесо крутилось без остановки. Прошлой весной к нашим стенам пришла армия сморщенных, как я и предполагал, гоблины решили захватить мою руду, но воинами были никудышными. Дать отпор с таким малым числом воинов было сложно, мир с западом был хлипок, болтаясь на честном слове короля гоблинов, и новый контракт едва ли надёжно скрепил нас с Зарнатхом. Мы отдавали им большую часть заработка от мечей, а они продолжали сохранять тайну от более сильных соседей, нападения которых Теллирос пока не выдержит. Все искали, откуда вдруг у гоблинских торговцев по всему Дарону начали появляться столь прекрасные мечи, торгашей пытались подкупить, даже похищали. Но ничто не делало слово гоблина таким твердым, как добрая гора золота в кармане, а уж в том, что гора в кармане короля Зарнатха и впрямь была большой, я не сомневался. Даже за меньшую часть, что доставалась Теллиросу за мечи, город начал расти, как посевы под заклятьем, росло и число узников рудника.
Так не могло продолжаться долго, я силился придумать новый план, а Зарнатх присылал всё больше заказов на мечи. Некоторые эльфы пытались сбежать из Теллироса, чтобы в следующий сезон не попасть в список смерти, в ответ я запретил покидать город. Всякого, кого ловили маги или наёмники-орки за стенами, я закрывал в рудниках навсегда, показательно мучая голодом, если строптивец вдруг отказывался исполнять работу
