* * *
Она говорит, а сама, безутешная, плачет,На нежных щеках ее слез не скудеет струя:
«Ты всех мне милей, попирающих землю ногою,Всяк час о тебе и забота и память моя.
Ужели ж совсем я тебе не нужна, не желанна?Залог твой — любовь — берегу добросовестно я.
Ты скоро мой прах понесешь и опустишь в могилЗа что ты разгневался? Плачу, сама не своя.
Три дня приходил, а теперь уже месяц исходит —Ни весточки! Где ж ты? В какие уехал края?»
* * *
Мне Хинд приказала уйти от нее на рассвете.Был рядом дозор, и мне быть не хотелось в ответе.
Расстались. Она накануне прислала гонцаС известьем, что дома и ждет на свиданье певца.
Что тот, мол, кто любит, придет под прикрытием ночиЛишь смолкнут шатры и закроются сонные очи.
Гонцу я ответил, что гостю такому я рад,Что верен по-прежнему, друг неизменный и брат.
Горя нетерпеньем, ее ожидал я прихода,Лишь ночь потемнела, и месяц ушел с небосвода.
Я бодрствовал долго, с усильем дремоту гоня,Я телом ослаб, и она одолела меня.
Но вдруг пробудили меня, распростертого сонно,Алоэ и мускус, которыми Хинд благовонна.
Спросил я: «Кто здесь?» — и меня попрекнула она:«Эх ты! О тебе для чего же тоскую без сна?
Как быть мне, несчастной! От горя я вся изомлела,Я плачу и плачу — так, видно, судьба мне велела.
Тебя повстречав, полюбила, себе на беду,—Тоскую и скоро горючей слезой изойду.
Назначишь мне встречу — а сам не придешь на свиданье;Потом коль придешь, так найдется всему оправданье.
Смотри, если будешь и впредь мне досады чинить,—Пожалуй, любовь оборвется, как ветхая нить.
Ничто для тебя огорченья мои и тревоги?Иль сердце твое — словно камень с пустынной дороги?»
И смолкла. Стоял я, не мог шелохнуться, из глазНе слезы текли, а жемчужная россыпь лилась.
Сказал я: «Услада очей и души озаренье!Знай, ты для меня драгоценнее слуха и зренья.
Прости же меня и упреки свои прекрати,Дай всякому сброду от зависти сплетни плести».
Приник я к устам, и мгновенье казалось мне годом.Как будто смесилась струя родниковая с медом,
С вином ли сирийским, краснее, чем глаз петуха…Всю ночь мы любились, в блаженстве не видя греха.
Ее целовал я, а ночь благодатная длилась.Но жажда души поцелуями не утолилась.
Желанья срывали плаща золотого шитьеСо стройного стана и бедер роскошных ее.
И ночь была наша, и жгла нас любовь нетерпеньем,Пока петухи темноту не встревожили пеньем.
Она испугалась, прижалась ко мне, говоря:«Пора расставаться, прохладой уж веет заря».
И вышла. Три девушки с нею, похожих собоюНа статуи, к коим монах прибегает с мольбою.
Я слов не забуду, какими прощалась со мной,—Как с радужной шейкой голубка на ветке лесной.
Хотел я достичь своего, но она не желала —И молвила так: «Лишь неверному многого мало!»
* * *
Пока тебя не знал, не знал, что иглыПроизрастают на любовном ложе.
Я шел на гибель, пристрастившись к сердцу,Которое, хоть бьется, с камнем схоже.
Я сердце упрекал свое, но слышу:«На рок пеняй, не на меня!» Дороже
Ты мне всех женщин, — нудно с теми, скучно.Лишь на тебя смотрю я в сладкой дрожи.
Да, я влюблен! Кто юным обезумел,И в старости безумцем будет тоже.
* * *
В сердце давнишнюю страсть оживили остатки жилья,С ветром пустынным они и с пылающим солнцем друзья.
Северный ветер здесь выл, засыхала степная трава,Яростной бури порыв вырывал из песков дерева.
Здесь на пороге она говорила соседке тогда:«С Омаром что-то стряслось. Неужели случилась беда?
И почему он со мной избегает обычных бесед?Я обратилась к нему, он же брови нахмурил в ответ.
Иль он желаньем томим? — Я желанья его утолю.Иль терпелив напоказ, — горделивца я, значит, люблю?
Иль доползли до пего нарекания, полные лжи?Хочет ли бросить менж А быть может, и бросил — скажи!
Или в невзгоде моей виновата завистника речь? —Чтобы в могилу ему, ненавистнику злобному, лечь!
Что с ним, сестрица, стряслось, разузнать я скорее должнаТак мне и отдых не впрок, и прохлада в тени не нужна.
Знаю, недолго мне жить, умертвит меня первая страсть,Но от любви и ему не придется ли мертвым упасть?
Если, сестрица, при мне назовут его имя подчас,То наступившая ночь не смыкает мне дремою глаз».
Ей, изнемогшей от страсти, соседка желала добра,Медлить не стала с ответом, поспешно сказала: «Сестра,
Если я буду жива, неожиданно вдруг не умру,Значит, увижу сама — к твоему подойдет он шатру.
Если ж не явится он, то паломницей в путь соберись,К черному камню рукой, вкруг него обходя, прикоснись.
Если ж в Каабе, в толпе, ты увидишь его самого,—Чтобы желанье разжечь в неустойчивом сердце его,
Ткань от лица отведи, под которою скрыта краса,Чтоб показалось ему, что лупа поднялась в небеса.
Ты улыбнись, покажи своих белых жемчужинок строй,Свежих девических губ ты прохладу ему приоткрой.
Пусть он подумает: «Значит, глаза меня ввергли в беду,Так захотела судьба, и на смерть я как смертник иду».
Только смотреть на него ты подолгу пока воздержись,Будто застенчива ты, и гляди себе под ноги, вниз».
Доброй соседки слова отзвучали в потемках едва,Как услыхал я ответ, и запали мне в душу слова:
«Он, говорят, из таких, что, у женщины взявши свое,Он не нуждается в ней, — вероломец бросает ее».
Тут я воскликнул: «Тебя полюбил я навек и сполна,В сердце на месте твоем не бывала досель ни одна!
Так одари же того, кто не лгал ни в словах, ни в делах,—Неблагодарность же пусть покарает позором Аллах!»
* * *
Сердцем чуешь ли ты, что подходит пора разлучиться?Кто разлуку знавал, осторожности мог научиться.
Но неверен успех, если даже идешь осторожно,А захочет судьба — и безумному выгадать можно.
Был я брошен друзьями; покинутый, вспомнил былое,Превращает нам память здоровое сердце в больное.
Я любимую вспомнил, подобие легких газелей,Ту, чьи очи как ночь, заклинаний сильнее и зелий.
Как проснулись в шатрах, на двугорбых вьюки возложилиИ ее увезли — словно голову мне размозжили.
Слезы лить запрещал я глазам, по в ответ на угрозыЛишь обильней струились из глаз опечаленных слезы.
С нею близко сойтись было горькой моей неудачей,От родни ее вовсе погиб я в тот полдень горячий.
О Аллах, допусти, чтобы им кочевать недалече,Чтобы знал я о ней, чтоб надеяться мог я на встречи.
Умер я, лишь исчезла вдали ее шея газелья,Напоенные амброй жемчужные три ожерелья.
Я сказал: «Уходи, уходи, караван расставанья,Оскорбленный, вослед повлекусь я дорогой страданья.
Та любовь, что навечной зовется у смертных, — мгновенна,А моя, не старея, пылает в груди неизменно».
Ей сказали: «Клянемся, — следим уже более года,—Он — дурной человек, такова же и вся их порода».
А она двум подругам, ко мне подошедшим случайно,Говорит: «Надо мной он смеется и явно и тайно.
Я боюсь, — говорит, — он изменником будет, наверно,Не умеет отдаривать, речь он ведет лицемерно».
Я сказал: «Сердце жизни! Не верь негодяям заклятым.Кабой ныне клянусь, как клянется сраженный булатом.
Я же страстью сражен, за тобой волочусь я по следу;Не встречая тебя, до могилы я скоро доеду.
Я оправдан уж тем, что тебя домогаться не смею.Как тебе изменю? Госпожа ты над страстью моею.
Об измене твердит лишь безумца язык суесловный.Как тебе изменить, предо мною ни в чем не виновной?
Как же мне изменить? Ведь еще не решенное дело,Продолжать ли терпеть иль опомниться время приспело?»
И сказала она: «Коль любить, то тебя одного лишь!Встречи жди — и еще веселиться ты сердцу дозволишь».
Я ответил: «Коль правда, что любишь, любви в оправданьеМне под Анзар-горой ты сегодня назначишь свиданье!»
«Так да будет!» — сказала и, чуть отстранив покрывало,Пальцев кончики мне и сверкающий глаз показала.
Содрогнулась душа, и я понял: от мук ожиданьяЯ скончаюсь сегодня же, если не будет свиданья.
* * *
