– А как ты здесь-то очутился?
– Так меня ж Сергачев прислал, попросил за тобой приглядеть. Мало ли чего, говорит. Паша-то в Гамбурге остался, а за тобой глаз да глаз нужен…
Я рассказал мистеру Вашингтону то немногое, что узнал сегодня от Шахова, и мы договорились встретиться на следующий вечер в это же время.
– Ты, Кастет, не бойся, если вы раньше сниметесь, чтобы во Флориду ехать, то я весь день где-нибудь рядом буду, далеко вы от меня не уедете. Тачка у меня хорошая, секонд-хенд, конечно, но с форсированным движком. Сергачевские друзья сделали, спасибо им. Так что догоню, не боись…
На том мы и расстались.
Я вошел в подъезд и увидел красный огонек сигареты на площадке третьего этажа.
– С аборигенами пообщались, Алексей Михайлович? – раздался голос капитана Бахтина.
– Пообщался маленько, – ответил я, лихорадочно соображая, слышал Бахтин мой разговор с аборигеном Джорджем Вашингтоном, или нет, и если слышал, то что из этого следует.
– Не люблю черномазых, – сказал Бахтин. – Поднимайтесь, я посвечу.
Вспыхнул яркий армейский фонарь, направленный почему-то не на ступени лестницы, а прямо мне в лицо. Я невольно прикрыл глаза ладонью и подумал, что вот сейчас-то лучшей мишени, чем я, и придумать трудно. Но вместо выстрела раздался недобрый смешок капитана Бахтина.
– Простите, старлей, привычка. Поднимайтесь, поднимайтесь…
Я медленно пошел по лестнице, размышляя о том, сейчас дать ему по морде, или немного погодить…
Ранним утром прибыла «горячая десятка», как мои бойцы окрестили десять урок, отобранных Киреем для борьбы с мировым терроризмом.
Как сказал кап-три Барков, это из того же ряда: рок – против наркотиков, пчелы – против меда, бандиты – против преступников. Переубедить его было трудно…
Честные урки разместились на том же этаже, что и бойцы, но забрались в самые дальние комнаты, мебель подбирать не стали, разместились на полу, притащив старые матрасы и, побрезговав новеньким постельным бельем, завалились спать одетыми. Должно быть, во всем этом был какой-то особый блатной шик, которого я не понимал, но со стороны их поведение смотрелось достаточно экзотично.
– Вы будете работать с этими людьми? – осторожно спросил доставивший их Шахов.
– Легко, – бодро ответил я и лучезарно улыбнулся. Шахов не стал подрывать моей уверенности в себе, только попросил позвать компьютерщика Костю. Они склонились над ноутбуком, а я пошел проведать братву.
Люди Кирея и Гены Есаула поселились в разных, но соседних комнатах, и я прежде зашел к киреевским.
– Здорово, братва! – сказал я, войдя в комнату.
– Здорово, Кастет, – нестройно ответила братва.
Пятерка «киреевцев» сидела на разложенных буквой «П» матрасах, а в центре была постелена газета «Нью-Йорк Таймс» с разложенной на ней российской закусью и купленной в ларьке «дьюти фри» литровой бутылкой «Столичной». Новоселье отмечалось со сдержанным достоинством, как и положено тертым жизнью уркам.
– Кто старший, господа урки? – спросил я.
– Все старшие, – весело ответили господа урки, но один из них, со знакомым лицом, поднялся: – Я, Володя Седой зовусь.
– Виделись у Кирея, правда?
– Виделись.
– Сегодня – святой день, празднуйте, а завтра на дело пойдем. Знаете, зачем в Америку-то приехали?
Седой молча кивнул, а один, молодой, чернявый, со смеющимся лицом, сказал:
– Негритянок трахать. Пока всех не перетрахаем, не вернемся.
– Тебя как зовут, веселый? – спросил я любителя негритянок.
– Терек мое погоняло, – чернявый нехотя поднялся, – я с Кавказа. А кроме негритянок, Кирей сказал, Борю Береговского освободить надо, чурки его украли – бабок просят.
Лицо Терека стало злым, он схватился руками за пояс, качнулся вперед, посмотрел мне в глаза:
– Ты, Кастет, меня одного пошли, я с ними один справлюсь…
– Садись! – Володя Седой положил ему руку на плечо, – садись, стакан прими! – И мне, вполголоса, – пойдем, выйдем.
– У него таджики всю семью вырезали ни за что. Обкурились – и вырезали. Терек тогда на зоне парился, два месяца до звонка оставалось, а ему малява пришла, о семье. Он охранника убил, и в леса, через полгода до города добрался и таджиков этих всех порешил, кроме одного, тот раньше от передозировки сдох.
– А что ж их милиция-то не арестовала, убийство все-таки?
– Эх, Кастет, – Седой посмотрел на меня, как на ребенка, – таджики весь район наркотой снабжали, менты давно на корню были куплены. А убийцу менты «нашли» – бомжа какого-то прихватили, обработали как следует и – вот он кровопийца и изувер. Бомжу – двадцать пять лет на казенных харчах столоваться, а у них в отчете птичка-галочка стоит и Почетная грамота за оперативный розыск опасного преступника. А ты говоришь, убийство… А Терек второй год в розыске – побег с убийством тоже не шутки…
Постояли, помолчали, так просто уйти я не мог, а сказать что-нибудь…
Но тут заговорил Седой:
– Ты, это, Кастет, ты в голову-то особенно не бери. Терек – он убийца, он по жизни убийца, для него таджиков этих замочить было, как два пальца… Мы все тут преступники, так на нас и смотри, без соплей, ладно? А за мужиков не беспокойся, завтра в форме будут, дело есть дело.
Мы молча пожали друг другу руки, Седой пошел допивать беспошлинную водку, а я – к братве Гены Есаула.
Картинка в соседней комнате была копией киреевского сборища, только вместо «Нью-Йорк Таймс" под соленые огурцы был постелен "Вашингтон Пост", а "Столичную" заменяла "Московская".
– Огурчики-то откуда, мужики? – удивился я.
– С собой привезли, – ответил мужик, чем-то похожий на домовитого владельца шести соток где-нибудь под Питером, – здесь же добрый товар хрен купишь, все с собой возить приходится…
– Приходилось бывать в Америке?
– Приходилось, – согласился домовитый, подумав, – маляву Япончику возил. Два года здесь прожил.
– И по-английски говоришь?
– Йес, сэр, – ответил он и добавил длинную фразу по-английски с русским блатным акцентом.
Фразы я не понял, но сказал – хорошо – и предупредил братву, что завтра идем на дело. Братва приняла это к сведению, а я удалился, пора было узнать, какие новости привез Шахов. За спиной раздались первые аккорды написанных в застенках песен…
Ничего принципиально нового Шахов не сказал, но добавил массу интересных подробностей.
– Есть в штате Флорида такой город, Окала называется, я о нем упоминал вчера, он в глубине полуострова лежит, не на побережье. Вокруг поля, болота, немного лесов. И среди этих полей и болот лежит, – он задумался, – как это по-русски – крупное земельное владение? Имение?
– Пусть будет имение, – согласился я.
– Имение, принадлежащее мистеру Сирилу Рингкуотеру, одно из самых крупных в штате Флорида. Мистер Рингкуотер был не только большим оригиналом, но и очень богатым человеком.
– Почему был? – поинтересовался я, понимая, уж если Шахов затеял разговор об этом чудаке, то не из любви к историческим анекдотам о чудаках и оригиналах, а потому, что мистер Рингкуотер каким-то боком связан с нашей историей.
– Потому, что мистер Рингкуотер стараниями любящих родственников помещен в психиатрическую лечебницу и официально, по суду, признан ограниченно дееспособным. В данном случае это означает, что он не может распоряжаться суммами больше, чем 10.000 долларов единовременно. Между прочим, это позволяет думать, что мистер Рингкуотер не так уж и безумен, как писали в свое время в газетах. Лично я думаю, что его интересы разошлись с интересами его семьи, и семья аккуратно от него избавилась. До решения суда, признавшего его недееспособным, Рингкуотер владел нефтяными вышками в Техасе и на Аляске, несколькими газетами, независимым кабельным каналом в Нью-Йорке, были у него также контрольные пакеты акций в ряде крупных кампаний, ну, и так далее… Если вас заинтересуют подробности, я могу предоставить подробную справку.
– Спасибо, пока не надо, – отказался я. – Если можно, Василий Петрович, как-нибудь ближе к делу, к нашему делу, я имею в виду.
– А куда нам торопиться? – удивился Шахов. – Выезжаете вы завтра, у нас полно свободного времени, и я посчитал, что вам лучше знать все подробности.
– Может быть, вы и правы, – согласился я. Известие, что мы завтра куда-то выезжаем, меня порадовало, от длительного безделья мои бойцы вполне могли загулять, а о братве и подумать страшно было. Влечение Терека к негритянкам в центре Гарлема могло привести к расовым беспорядкам…
– И когда, – невозмутимо продолжал Шахов, – Рингкуотер решил продать большую часть своих активов, семье это не понравилось и его, в конечном итоге, признали ограниченно дееспособным. В его личном владении осталось, собственно, это имение под Окалой и право распоряжаться суммой в 10.000 долларов. Это – предыстория.
Я вздохнул – история, оказывается, еще и не начиналась.
