их не замечала.
И Машид, переглянувшись с военкомом, поспешил увести ее.
В аул они возвращались уже в сумерках, потому что у Аминат оказалось в районе немало дел. Она во что бы то ни стало хотела осуществить свой план: устроить Машиду такие проводы, чтобы о них потом долго говорили в ауле. Поэтому, сняв со сберкнижки кругленькую сумму, она отправилась по магазинам в сопровождении обоих внуков. Аппетиты у нее росли с баснословной скоростью. Если по дороге сюда бабушка замышляла зарезать барана, то теперь она уже метила на бычка.
Дело в том, что она загодя подготовила все к своим похоронам, чтобы, когда пробьет ее последний час, ни сыну, ни невестке не пришлось ни о чем заботиться.
К своим похоронам Аминат готовилась, как иные к свадьбе. Чего только не хранилось в ее сундуке…
Когда Аминат откидывала крышку, ни с чем не сравнимый смешанный запах «Красной Москвы», земляничного мыла, мяты, тмина и фиалки, завернутых в марлю, а также чего-то застоялого и крепкого волнами распространялся по дому. Волны этого запаха не выдерживали тесноты комнат и сквозь окна и щели просачивались на крыльцо, оттуда во двор. И скоро уже, привлеченные этим густым, непередаваемым ароматом, к Аминат спешили соседки поглазеть на всякие диковинки из ее сундука.
Под напряженное сопение женщин, теснившихся вокруг, Аминат вытаскивала пожелтевшую коробочку, покрытую изнутри голубым атласом. Там в атласных вмятинах лежали два флакона, красиво перевязанные у горлышка узкими голубыми ленточками, мыло в нарядной обертке и стеклянная баночка с кремом. Это богатство хранилось здесь уже сорок три года. Драгоценный ларец ей привез из города муж, когда она родила Ахмади. Даже из соседних аулов приходили взглянуть на эту диковинку и, главное, понюхать драгоценные флаконы. Еще бы, в те времена Аминат была единственной обладательницей столь ценных вещей. Аминат и сама шутя говорила мужу: «Ты, наверное, нарочно подарил мне этот баркаман, чтобы я поменьше работала». И правда, Аминат то и дело бегала к сундуку и, вытащив коробочку, с наслаждением нюхала ее. Открыть флаконы, использовать мыло и крем она так и не решилась. Байсунгур смеялся над ней: «Ты у меня, что трава «молния»: достаточно ей увидеть вспышку, как она уже сыта дождем. Не много же тебе надо для счастья».
И правда, Аминат никогда не просила от жизни многого. Лишь бы горел очаг, а вокруг сидели ее близкие, ее самые дорогие люди. Но и в этом отказала ей судьба.
Дав женщинам вдоволь нанюхаться, Аминат приступала к самому главному. Она доставала из фундука большой узел и, повернувшись к двери, окликала невестку. И только когда Аймисей подходила, начинала развязывать узел и одну за другой вынимать оттуда разные вещицы, приговаривая: «Доченька, когда я умру, не разрешай никому плакать по мне и сама не плачь. Зачем людям зря огорчаться? Разве это не счастье — дожить до старости, столько лет видеть над головой небо, а под ногами землю, пить аромат цветов и трав? Не надо плакать обо мне. Я прожила свою жизнь счастливо. И то правда, разве это не счастье — встретить любимого человека? Мы прожили вместе как два крыла одной птицы, как две струны одного пандура. Пусть это было и недолго. Судьба даровала мне счастье четыре раза стать матерью. А ведь могло бы случиться, что я никогда не испытала бы этого блаженства. Спасибо судьбе — четверо моих сыновей выросли крепкими и сильными. Нет на земле большего счастья для матери, чем видеть своих детей здоровыми. И разве это не счастье, если разобраться, что в день, когда нагрянула беда, четверо сыновей, вскормленные моей грудью, и муж, с которым мы жили как два крыла одной птицы, пошли защищать родину от врага. Недаром говорят: лучше быть вдовой героя, чем женой труса. Спасибо судьбе за то, что она послала мне таких сыновей, которые не посрамили меня. Трое из них погибли. И муж, мой Байсунгур, не вернулся с фронта. Но ведь на то и война. Разве это мое личное горе?! Это горе всех жен и матерей. Спасибо судьбе за то, что она дала мне испытать тяжесть общей доли. А ведь могло быть и хуже. Могло бы случиться так, что один из моих сыновей струсил бы на поле боя. Вот это было бы непоправимое горе для всего нашего рода на веки веков. И последнее счастье послала мне судьба — увидеть своих внуков живыми и здоровыми. Так разве я не счастливая женщина? — И Аминат окидывала взглядом притихших соседок. — Аймисей, доченька, — продолжала она, — ты сама наряди меня в последний путь. Вот это зеленый атлас, больше всех цветов в этом мире я любила зеленый цвет. Надень атлас на мое голое тело. Потом надень красный, а сверху белый шелк. На голову — сначала цветастый платок, а поверх него розовый, а на него уже зеленое гурмендо. Ой, чуть не забыла, полей меня водой из семи родников, от которых поднимаются струи любви. А мыло это положи рядом. Ах, как пахнет! — И старуха подносила кусок к носу каждого. — И еще не забудь вылить на меня этот флакон. Благодать! Неужели я умру, не насытившись этими ароматами…»
Маленький Шапи протискивался вперед, и бабушка высыпала ему в ладонь горсть изюма, пропитавшегося запахами сундука.
А еще Аминат раз в три года сама выращивала бычка, чтобы было чем как следует угостить людей на ее похоронах. Когда бычку исполнялось три года, она продавала его и заводила нового.
Это служило поводом для постоянных нападок со стороны Ахмади и невестки, которые считали, что она изнуряет себя бесполезным трудом.
Уход за бычком и вправду давался старухе нелегко. Всякий раз, как бычок отправлялся на рынок, сын и невестка вздыхали с облегчением, надеясь, что на этот раз старуха наконец образумится. Но не тут-то было. Аминат с завидным упорством заводила нового, и все начиналось сначала. Поистине сказка про белого бычка.
И вдруг сейчас Аминат так расщедрилась, что даже решила пожертвовать своим любимым бычком. Шапи и Машид только диву давались.
— Бабушка, что с тобой? Когда я уходил в армию, ты такого шума не поднимала, — разыграл притворную обиду Шапи.
— Э, сынок, то было совсем другое дело, — возразила Аминат, нетерпеливо и возбужденно ерзая на сиденье. — А сейчас я хочу сломать хребет всем злым языкам, распускающим сплетни, будто моего внука Машида не берут в армию.
Когда вечером Аймисей и Ахмади, усталые после рабочего дня, пришли домой, они так и остолбенели на пороге. В доме все было перевернуто вверх дном.
