— Не понимаю, — говорит Саманта, возвращаясь в гостиную.
— Что ты не понимаешь?
— Предположим, здесь кого-то убили, но зачем убирать тело?
— Ну, это затрудняет расследование. Создает дополнительные трудности в деле поимки убийцы.
— Но зачем беспокоиться об этом именно теперь? Раньше ведь никто ничего скрыть не пытался. Если не считать случая с Кэтрин, убийства были ритуалом.
Через переднюю дверь в гостиную входит полицейский. Он делает знак Фрэнку, и они, отойдя в сторону, совещаются о чем-то шепотом.
Саманта снова открывает книжку и находит еще один подчеркнутый абзац: «…он с криком упал на все свои многочисленные ноги. И едва коснувшись пола, испытал, впервые за все утро, ощущение физического комфорта; под ногами была надежная опора; они полностью, как он с радостью отметил, подчинялись ему и даже могли нести его в любом избранном им направлении. Он даже подумал, что окончательное освобождение от всех его страданий уже близко».
— Ну?
Она даже не смотрит на подошедшего Фрэнка, продолжая читать.
— В доме доктора Купер полиция пока ничего не обнаружила, но детективу Снейру только что позвонили из больницы Святой Марии.
— И?..
— Доктор Купер попала в автомобильную аварию.
— В автомобильную аварию? Саманта поворачивается к нему.
— Да.
— С ней все в порядке?
— Нет. Доктор Купер умерла.
— Не может быть. — Глаза Саманты расширяются, голос звучит стесненно и сухо. — Не верю.
— Очень жаль…
— Пусть кто-нибудь проверит машину.
— Полиция ведет расследование…
— Нет, не полиция, — перебивает Фрэнка Саманта. — Пусть это сделает кто-нибудь из корпорации.
Не дожидаясь ответа, она быстро идет к двери и поднимается по лестнице. Ночной воздух сух и резок, как будто она стоит на высоте пяти тысяч футов. В какой-то момент Саманта жалеет о том, что ступенек так мало — будь их больше, она могла бы идти и идти, подниматься все выше, оставляя далеко внизу и позади и полуподвальную квартиру, и вопросы без ответов, и ночи без сна.
В пятничный вечер в церкви тихо. Не поет, готовясь к воскресной службе, хор. Не выслушивают исповеди священники. Только свечи мерцают в приглушенном свете. Саманта ищет слова, чтобы помолиться, но без музыки не может обрести нужный для начала темп. «Наверное, молитва подобна плачу, — думает она. — Что-то должно собраться, набухнуть внутри, чтобы хлынуть потом, как вода через прорванную плотину». Знать бы, сколько ей еще ждать слез молитвы. Ее глаза сухи.
Саманта всегда восхищалась артистами, умеющими пустить слезу по своему желанию, но никогда не верила им. Есть вещи, которые не должны так легко поддаваться контролю.
Фрэнк кашляет, и она вздрагивает. Сейчас, когда он рядом, церковь ощущается как-то не так, иначе, чем без него. Он здесь только потому, что она настояла на том, чтобы зайти. Она здесь ради себя. Ни то ни другое не кажется достаточно убедительной причиной. Саманта знает, что Фрэнку не терпится как можно скорее отвезти ее домой и потом отправиться в квартиру доктора Купер, но ей самой хочется посидеть здесь еще несколько минут. В мире нет ничего подобного тишине, исходящей от запаха ладана, сквозняков и неудобных деревянных скамеек.
Саманта поднимает голову и смотрит на крест, на гвозди, пронзающие ладони и ноги Христа. Раньше ее никогда не трогала эта историческая неточность. Гвозди вбивали в запястья Христа, а не в ладони, потому что плоть на ладонях не выдержала бы веса тела. В этой скульптуре вывернутые руки словно сопротивляются, борются за свободу, и каждый палец будто испытывает свою особую боль, переживает свою отдельную агонию. Что такое есть в руках, что художников и скульпторов постоянно тянет изображать их? Может быть, то, что руки способны передавать без слов такие чувства, как боль и нежность?
У нее все болит: и тело, и разум. От страха, одиночества, неуверенности. Она не знает, удержит ли ее в вечно бодрствующем состоянии непреходящая печаль жизни. Не знает, связывает ли ее что-либо с «Кругом Эндимиона», графом, самими преступлениями. Ей кажется, что ее все сильнее вовлекает в себя безумный водоворот происходящего.
Бог. Судьба. Проклятие.
Саманте представляется, что все это — часть одного и того же желания. Желания верить во что-то. Объяснить боль и страдания. Объяснить отметину, вырезанную на ее собственном корчащемся теле. Отыскать смысл в хаосе жизни. Фрэнк считает, что легче поверить в проклятие, чем жить без ответов. «Но он ошибается, — думает Саманта. — Гораздо труднее верить в то, что мы не можем контролировать».
— Я готова.
Голос отдается громким эхом.
— Уверена?
— Да. Пора идти.
Едва они сворачивают на Двадцать первую улицу, как Саманта замечает у своего подъезда патрульную машину. Фрэнк останавливается рядом, и она опускает стекло.
— Привет, Фрэнк! — весело кричит сидящий за рулем полицейский.
— Сэм, это офицер Чан. Он и его напарник будут присматривать за тобой.
— Привет. Можете называть меня Вейландом. — Мужчина улыбается. — Офицер Брукс в здании. Расположился у вашей двери. Если вам что-то понадобится, дайте нам знать.
— Спасибо.
— Я провожу тебя наверх, — говорит Фрэнк и поворачивает на дорожку.
Перед ее входной дверью на третьем этаже сидит на складном стуле полицейский в форме. Он занимает большую часть узкого коридорчика и вынужден встать, чтобы дать им пройти. Полицейский неуклюже представляется, и его гибкое тело, бледная кожа и темные, разделенные немодным пробором волосы делают его похожим не на копа, а на школьного консультанта. Саманта отпирает дверь, и Фрэнк проходит в квартиру первым. Такая дополнительная мера предосторожности кажется ей немного неестественной, словно позаимствованной из какого-то триллера.
— Проверю квартиру доктора Купер и вернусь. Посмотреть, как у тебя тут.
— Ты не обязан это делать.
— Я хочу.
Он улыбается.
— Мы что-то упускаем.
— Знаю.
— Изменение модели убийства не имеет никакого смысла.
— Разберемся.
Фрэнк поворачивается, а Саманта мягко кладет руку ему на спину. Он приостанавливается, а она уже пролистывает мысленно список причин и поводов, которые бы позволили ему остаться. Но она не может попросить его об этом. Не сейчас. Слишком уж много в этом деле вопросов, на которые пока нет ответа.
— Увидимся позже, — говорит Саманта, и голос срывается, отчего обещание превращается в вопрос.
Фрэнк поворачивается и улыбается:
— Конечно.
Он выходит в коридор и закрывает за собой дверь. Дверь хлопает, и глухой хлопок эхом звучит в ее пустой, одинокой квартире.
26
МИССИС БРИНКМАЙЕР
Труба Майлса Дейвиса поет с надеждой и грустью, рассказывая историю о том, кто терпеливо ждет любви, не боясь при этом одиночества. Саманта наливает в бокал шардонне «Долина Напа», садится на диван и закрывает глаза. Она еще не решила, как отразилось на ее состоянии присутствие за дверью полицейского, но оно определенно сказалось на ее поведении. Она сидит прямее, старается поменьше шуметь и думает о том, что надеть вечером. Музыка незаметно переходит в ностальгическую прогулку. Саманта пригубливает вино.
Телефон успевает подать несколько звонков, прежде чем она снимает трубку.
— Да?
— Саманта, дорогая, это миссис Бринкмайер.
— Здравствуйте.
— Давненько не виделись. У тебя все в порядке?
— Да, все хорошо. Просто была немного занята.
— Может быть, заглянешь на минутку? У меня новые сыры.
— Конечно. Сейчас спущусь.
Миссис Бринкмайер, семидесятичетырехлетняя домовладелица, живет на первом этаже. Каждую неделю она приглашает Саманту к себе на вино и сыр. Они говорят о книгах, музыке, последних идиотизмах Белого дома, образовании, текущих художественных выставках, ценах на недвижимость в зоне Залива. Список тем бесконечен. Миссис Бринкмайер называет Саманту умной, талантливой, красноречивой — и ей нравится это слышать, — но, сказать по правде, Саманта гораздо больше узнает от миссис Бринкмайер, чем может предложить взамен.
Захватив ключи, Саманта выходит из квартиры. Брукс покинул свой пост, оставив на стуле сложенную газету и под ней открытую банку содовой. Я уже чувствую себя в безопасности, — саркастически думает она и идет по коридору. Задняя лестница ведет прямо к квартире миссис Бринкмайер, и ко второму этажу пустое, унылое, редко используемое лестничное пространство начинает заполняться красками фортепьянной музыки. Как всегда, миссис Бринкмайер встречает гостью открытой дверью и заведенной пластинкой.
Одарив Саманту теплой улыбкой и поцелуем в щеку, миссис Бринкмайер говорит:
— Мне так приятно видеть тебя, дорогая.
Белое вино уже разлито, и бокалы должным образом охлаждены. На тарелочках сегодняшние сыры — рокфор, бри и шевре, крекеры и красный виноград. Саманта занимает свое обычное место на жестком жемчужно-белом диване, и они поднимают бокалы. После первого глотка миссис Бринкмайер осведомляется:
