только, а потом облегченно выдыхаю, когда Рома запускает двигатель и трогается с места. Едем молча примерно минут десять, пока не останавливаемся на очередном светофоре, что загорелся для нас красным светом.
— Сонь?
— М-м?
— Можно я тебя поцелую?
И глупые бабочки от дикой радости всем роем вспархивают в моем животе, вопя, как потерпевшие: «Да, да, да, да! Целуй! Давай, давай!!!».
— Можно, — хриплю я, не способная на что-то большее из-за лавины чувств и эмоций, накрывших меня.
А уже в следующий момент на мою шею ложиться его сильная и властная рука, тянет меня к нему, а затем наши губы и языки врезаются друг в друга. Стонем. Оба. Громко.
Глаза закрыты, пульс зашкаливает и хочется рыдать от счастья, что я опять нырнула в этот кайф под названием Рома Красавин. Всего один поцелуй и я в бреду, в коматозе, в ауте!
Друг от друга мы отрываемся только тогда, когда нам начинают во всю сигналить другие участники дорожного движения. Рома смеется, но все же отлепляется от меня, продолжая наш путь. А я вся горю и не могу оторвать взгляда от его губ.
— Будешь так смотреть на меня и до театра мы не доедем, — хрипло предупреждает меня парень и я тут же смущенно отворачиваюсь к окну.
Но в голове уже услужливо крутятся картинки того, что он будет со мной делать и я понимаю, что мои трусики насквозь промокли. Всего лишь слова, он даже не дотронулся до меня, а я уже вся готовая для него. Бесстыдница!
Слава Богу, что мы все-таки добираемся до центра и Большого театра кукол. Я думала, что здесь дают постановки только для детей, но на наших билетах указан ценз шестнадцать плюс и я удивленно вскидываю брови.
— Это история о любви и предательстве, — поясняет Рома и помогает мне сесть в мое кресло, убирает подлокотник и прижимает к себе.
А потом и вовсе стискивает сильнее, когда на моих глазах появляются слезы. Эти куклы как живые и эмоции их слишком настоящие. Они прошивают меня насквозь, и я переживаю за их судьбы, как за свою собственную.
Потому что я тоже кукла в руках своей семьи.
После спектакля Рома снова удивляет меня.
— Домой торопишься?
— Пока нет. А что?
— Перекусим может? В парке трехсотлетия сегодня выступают факиры.
— Давай, — киваю я и улыбаюсь.
И да, мы просто едим очень вкусную пиццу на вынос, сидя на зеленом газоне и смотрим, как в сгустившихся сумерках ребята исполняют трюки с фаерами. А потом целуемся, не обращая внимания ни на что на свете. Ни на огненный перформанс. Ни на то, что мне давно пора домой.
Вот только Рома первый отрывается от моих губ, тогда как я готова душу дьяволу продать только за то, чтобы он не останавливался.
— Соня, я ведь не железный, — буквально скрипит его голос.
— Прости, — смущенно отвожу глаза, — отвезешь меня домой?
— Отвезу.
И эта дорога назад чертовски быстрая. Но я не хочу уходить и кости немощно, протестующе поскрипывают, когда я все-таки киваю ему на прощание и берусь за ручку двери.
— Ну пока, Ром, — произношу я, а сама разлетаюсь на куски от разочарования, когда он кивает мне.
— Ну пока, Сонь.
Не хочу «пока». Хочу все что угодно, но только не это!
— Поцелуешь на прощание? — улыбается он и поднимает руку, чтобы заправить за ухо мою непослушную кудряшку.
— Можно, — улыбаюсь.
И тут же тону в его вкусе и запахе, с тихим стоном ловя ритмичные, но нежные толчки его языка. И этот поцелуй так резонирует с тем, что вытворяют его руки.
Ох…
Одна ладонь уже нырнула под подол моего сарафана, огладила внутреннюю сторону бедра, а затем уверенно отвела одну ногу чуть в сторону, открывая себе дорогу к моим трусикам.
— Соня, черт…
Это он нырнул пальцами под мокрую ткань и коснулся разбухшего клитора.
— Мне…домой…домой надо, Рома, — закатила я от кайфа глаза и невнятно затребовала, а потом охнула, когда он спустил лямку сарафана и подхватил потяжелевшую грудь.
— Ну так иди домой, маленькая, — рычит и кусает за нижнюю губу.
— Я…не могу.
— А я что могу? Иди лучше сюда, — и закидывает меня на себя.
И в одно мгновение наш поцелуй меняется. Из манящего и обещающего, он превращается в бешеный и страстный. И грудную клетку распирают эмоции, желания и почти нестерпимое предвкушение.
И даже звук расстегиваемой ширинки не отрезвляет меня. Наоборот!
— Увидят же, — шепчу я в его губы.
— Не увидят. У меня тонировка.
Быстро сдергивает с себя джинсы, рвет фольгу и тут же раскатывает защиту по своему члену. А затем, прикусив мой сосок, убирает в сторону мои трусики и медленно, не торопясь насаживает меня на себя.
— Ах…, - выгибаюсь я в его руках.
— Не шевелись, — глухо стонет Рома.
А затем чуть приподнимает меня и растягивает мокрые складочки пальцами, начиная ритмично двигаться. Я думала, что мне будет больно, но мне так чертовски хорошо. Так хорошо, что я почти ничего не соображаю, только бьюсь в его руках и стискиваю широкие плечи, боясь рассыпаться на мелкие кусочки под атакой его страсти.
На краю пропасти сама целую парня, а затем с рыком прикусываю его предплечье и улетаю в астрал.
Ничего не вижу, ничего не слышу, только чувствую, как член Ромы внутри меня становится каменным и за ребрами у него беснуется сердце. Стучит, грохочет, ревет.
И я еще сильнее тону в своем наслаждении, потому что всему этому причина я. И его эйфория — это моя эйфория. И когда он финиширует, я чувствую себя победителем. Вот так…
Дышим в унисон. И расставаться страшно. В этой, запотевшей изнутри, машине свой мир. А там снаружи монстры, которые хотят нас разлучить.
— Поедем завтра в Выборг? — спрашивает тихо, стискивая и поглаживая меня своими горячими ладонями.
— Поедем, — сонно и пьяно отвечаю я.
— Заеду утром. В девять. Норм?
— Норм…
Через несколько минут прощаемся. И я снова трезвею, понимая четко лишь одно — я дура.
И точка.
Глава 22. Вам письмо
POV Соня
Я влипла.
На полной скорости врезалась в этого невозможного блондина с самыми зелеными глазами на свете. И казалось, что мир вокруг меня замирает, когда я смотрю на него.
Тоненько попискивала душа, а разум орал в голос бежать от Ромы, пока еще не слишком поздно.
И только сердце глупо жмурилось от блаженства и твердило нон-стопом: «поздно, Соня, уже давным-давно поздно».
Утром следующего дня, после полусонной ночи в бреду
