Солдаты жарили на кухне тушенку с яйцами, пекли на хозяйских сковородках пышные пресные лепешки, пили вино, кричали гортанными голосами, кидали в открытые окна окружившим дом голоногим девчонкам галеты, сигареты и шоколад, весело ржали, перемигивались, звонко щелкали языками, повторяя свое неизменное «о’кей!»
— Ком, ком, блонден гаре...
— Их?
— Е, е, ду.
— Битте шойн.
— Гитлер капут?
— Я, я, капут.
— Гретхен, люблю Джеймса?
— Я, я, гут, их либе дих...
Девочки звонко смеялись, солдаты ржали.
Бакукин знал, что ночью все эти пятнадцатилетние арийки будут сидеть на коленях у солдат, пить вино, целоваться, визжать, обнимать тонкими полудетскими ручонками бычьи шеи здоровенных ребят, а когда все утихнет — спать с солдатами во всех уголках особняка фашистского идеолога, под каждым деревом его богатого сада. Лейтенант при виде этого морщился, злился, но поделать ничего не мог: в американской армии подобный образ поведения солдат не только не возбранялся, но всячески поощрялся старшими.
Ординарец принес завтрак: квадратную бутылку виски, миску бобов с тушенкой, хлеб, галеты, шоколад, плитки чуингама и бутылку кока-колы. Бакукин приказал все это отнести на чердак служанке Ирме, а сам спустился на кухню и позавтракал вместе с солдатами. Пресные негритянские лепешки ему понравились, они напоминали сибирские шаньги, которые он так любил в детстве.
Весь день и вечер Бакукин провел в библиотеке, с интересом обходя полки и заглядывая в книги. Поморщился. Белогвардейская макулатура. Швырнул в угол. Рядом — «Единая, неделимая». Тоже полистал. Тоже — в угол. Взял следующий увесистый том. «За чертополохом». Автор Краснов. Вспомнил казачьего атамана. Ухмыльнулся: «На писанину потянуло». Взял следующий том — «От двухглавого орла к Красному знамени», автор тот же.
— Ого! — присвистнул Бакукин. — Целое собрание сочинений битого белогвардейского атамана!
Но вот настоящий клад: Достоевский, Лев Толстой, Александр Куприн. Все на русском языке. Видимо, фашист изучал загадочный русский характер, иначе для чего же иметь в личной библиотеке эти книги? Да, изучал, изучил и сбежал без оглядки, оставив дом и все свои сокровища на беззащитную и робкую служанку Ирму, научив ее продать себя за расположение американского офицера.
Набрал полную охапку русской классики и читал до рассвета. Все это богатство он потом приказал ординарцу отнести в машину.
Утром рота покидала особняк. Плотной немой стеной стояли в стороне, робко наблюдая за происходящим, бледные после бессонной ночи девчонки в дешевых измятых платьицах, остановив на уходящих тусклые неподвижные глаза. Под деревьями в молодой зелени растекались влажные голубоватые тени, от пригретой земли шел парок, фыркали джипы, лязгало оружие, летели в сторону девчонок последние бессмысленные слова прощания. В окне второго этажа застыла строгая неподвижная фигурка Ирмы, ее маленькие круто изогнутые губы были плотно сжаты. Встретившись взглядом с лейтенантом, она улыбнулась и низко поклонилась. А еще через три минуты и особняк, и сад, и окутанный голубоватым туманом город скрылись в облаках бурой пыли.
Бакукиным овладело нетерпение. Душа его ликовала. Двигались в сторону Веймарского треугольника, в сторону Бухенвальда. Дороги были сплошь разрушены и загромождены завалами. Организованной обороны у немцев уже не существовало. Небольшие разрозненные группы фашистских солдат, которые колонна встречала на своем пути, обычно сдавались без сопротивления. Это были измотанные, изможденные, падающие от усталости с ног солдаты различных родов войск. И Сергей Бакукин невольно вспоминал сорок первый год и свои мытарства в тылу врага. Тогда это были сытые, наглые и жестокие завоеватели, а эти напоминали смирных и трусливых нашкодивших котят. Тогда было начало войны, а теперь рукой подать до ее конца. Пленных почти не допрашивали: в этом не было надобности. Все они твердили одно и то же: «Гитлер капут», тяжело вздыхали и обреченно махали руками. Им уже было все безразлично — навоевались.
Первого апреля третья ударная армия подошла вплотную к Веймарскому треугольнику. Четвертая танковая дивизия стояла в десяти километрах к западу от Эйзенаха, одиннадцатая танковая — в Оберфельде. Эти места Бакукин знал. Падение Веймара, в восьми километрах от которого находился фашистский концлагерь Бухенвальд, считалось делом дней или даже часов. Нетерпение Бакукина росло: скоро, скоро он встретится с товарищами, если они уцелели.
Восьмого апреля в половине второго дня к Бакукину прибежал взволнованный радист.
— Сэр, минуту назад принята радиограмма, переданная открытым текстом по азбуке Морзе, — он протянул лейтенанту листок бумаги. — Очень важно.
Бакукин прочитал:
«Союзникам. Армии генерала Паттона. Передает концентрационный лагерь Бухенвальд. SOS! SOS! Просим помощи! Нас хотят уничтожить».
— Радиограмма, — торопясь и волнуясь, сообщил радист, — была передана на английском, немецком и еще каком-то неизвестном мне языке.
Бакукин побежал с радиограммой в штаб армии.
— Там десятки тысяч людей, много русских, — торопился он высказать свои мысли адъютанту командующего. — Мы не можем медлить, надо спешить на помощь.
— Будет доложено генералу, — сухо ответил адъютант. — Можете быть свободны, сэр.
— Да, но... я хотел бы доложить лично, я знаю...
— Можете быть свободны, сэр.
В тот же день был передан ответ также открытым текстом на английском языке: «Концентрационный лагерь Бухенвальд. Держитесь. Спешим на помощь. Штаб третьей армии».
Бакукин, узнав об этом, успокоился. Узники концлагеря будут спасены. Но шли часы, шли сутки за сутками, а на помощь бухенвальдцам никто не спешил. Стальная лавина ударной армии застряла в нескольких километрах от горы Эттерсберг, около Эйзенаха и Эрфурта.
Сергей вспомнил, как они вместе с Алексеем Русановым прорывались к своим из вражеского тыла. Холодной вьюжной ночью первого февраля сорок второго года их восьмая воздушно-десантная бригада была выброшена в район Озеречни для усиления сражавшегося в тылу врага в районе Вязьмы первого гвардейского кавалерийского корпуса генерала Белова. Десятого февраля они после тяжелых боев заняли район Моршаново — Дягилево, разгромили наголову штаб пятой фашистской танковой дивизии, захватили огромные трофеи. В начале апреля противник, сосредоточив крупные силы, начал активные действия против десантников. Командование фронта приказало выводить воздушно-десантные войска на соединение с десятой армией через партизанские районы, лесами и болотами. Начался трудный и длительный поход с тяжелыми боями. В середине июня батальон, где Бакукин командовал ротой, окружили фашисты. После трех суток беспрерывных боев от батальона осталась горстка бойцов. Лесок, где они засели, простреливался насквозь, все в нем рвалось и горело. В ночь с двенадцатого на тринадцатое июня комбат Русанов повел остатки батальона в последнюю атаку. В этой отчаянной атаке пуля пробила Бакукину грудь, не задев сердце. Они вчетвером, с раненым комбатом Русановым и еще двумя десантниками, отползли к болоту, сплошь заваленному трупами. Диски в автоматах были пусты. Не было ни патронов, ни гранат. Ничего не было, кроме пылающих ран.
Как только загустились жидкие июньские сумерки, они отползли к лесу и пошли. По дороге у Бакукина горлом хлынула кровь, он упал и потерял сознание. Какая участь постигла комбата и двух парашютистов — он не знал. Когда очнулся, в небе над головой висело палящее солнце. Над ним стояли фашистские автоматчики, громко переговариваясь: «Рус официер, рус парашютист...» Орден Ленина и орден Боевого Красного Знамени на гимнастерке и кубики в петлицах остановили их. Его доставили в штаб, всех остальных раненых приканчивали на месте.
Так оказался он в Бухенвальде.
Однажды, лежа на нарах в ревире, он услышал знакомый голос. Санитар устраивал нового больного. Приподнял голову и вгляделся в полумрак. В проходе между нар стоял его комбат Алексей Русанов.
И вот сейчас, находясь в нескольких километрах от концлагеря, от своих несчастных друзей, Бакукин мучительно вспоминал пройденные с ними тяжелые дороги.
Глава шестая
Колонна в составе трех батальонов мотопехоты медленно и осторожно двигалась по причудливо петляющей в распадках лесистых гор асфальтированной ленте дороги. По сторонам глухой стеной стоял девственный буковый лес, прошитый лучами поднявшегося над дальними горными кряжами солнца.
Весна победоносно и торжественно вступала в свои права. Весна сорок пятого года. Она пришла на истосковавшуюся по миру и тишине, измученную, исстрадавшуюся, залитую людской кровью землю, полная мучительных, радостных, окрыляющих ожиданий. Конец всему: кровопролитным битвам, миллионам и миллионам смертей, рвущему небо гулу тысяч и тысяч самолетов, чудовищным разрушениям, грохоту, дыму, пожарам, подстерегающей на каждом шагу смерти, конец людским страданиям, конец прожорливым печам бухенвальдского крематория, конец всему тому, что кроется за страшным словом «война». И от этого радостного ожидания, от веры в близкую победу над фашизмом, словно почки на деревьях, набухали весенними жизненными соками человеческие души.
