Я был выбит из колеи на несколько дней, но потом взял себя в руки и вернулся к «Трамваю» — тогда пьеса называлась у меня «Ночь покерная». Я работал над нею неистово. Несмотря на то, что считал себя умирающим, работал страстно. Писал с раннего утра до середины дня, а потом, истощенный лихорадкой творчества, отправлялся за угол в бар под названием «У Виктора» и восстанавливал свои жизненные силы чудесным напитком — бренди «Александр» — визитной карточкой бара. Попивая «Александр», я всегда ставил на музыкальном ящике пластинку Инка Спотса «If I didn’t Care». Затем я съедал сэндвич и шел в Атлетический клуб на Норт-Рампарт-стрит. Там был бассейн, в который подавалась артезианская веда из подземного источника, она была очень холодной и бодрила меня.
Я все еще думал, что умираю от рака желчного пузыря. Но потом в гости к нам приехал мой дедушка, его преподобие Уолтер Эдвин Дейкин. У него была катаракта на обоих глазах, он был почти совершенно глух. Бабушка и дед были для меня самой надежной опорой и источником доброты всю мою жизнь. К тому времени бабушка умерла, но я помню, с каким великим достоинством она держалась, особенно в то лето, когда я получил диплом университета штата Айова, и дед с бабушкой жили с нами в Сент-Луисе. У бабушки была злокачественная опухоль в последней стадии, и ей пришлось продать их маленький домик в Мемфисе.
Дедушка уже тогда был почти глухим и должен был наклоняться к самому радиоприемнику, чтобы услышать новости — единственное, что его интересовало. Бабушка стала ужасно худой, длинной и похожей на аиста — она стояла за оконной занавеской у окна на улицу, а когда «Студебекер» моего отца подъезжал к дому, в панике бежала к деду и кричала: «Уолтер, Уолтер, Корнелиус едет, давай быстрее наверх, не надо, чтобы он видел нас тут, внизу!»
Но бедному деду надо было очень много времени, чтобы вскарабкаться по этим лестницам, и при попытке к бегству его всегда заставало хлопанье дверей входящего Си-Си.
— Старая собака снова здесь, — бормотал отец. Но потом всегда поворачивался к бабушке и говорил: «Добрый вечер, миссис Дейкин», а она всегда отвечала ему: «Добрый вечер, Корнелиус».
А потом машинально шла к пианино и играла утешающий этюд Шопена, чтобы в меру своих сил сгладить шероховатость инцидента.
Обед подавали сразу же после возвращения отца из конторы, а по пути домой он заезжал в любимый бар. Он обычно не обнаруживал никаких физических признаков опьянения, кроме яркой красноты его маленьких проницательных синих глазок.
Все неплохое во мне, идет, конечно, от бабушки, кроме уильямсовских вспыльчивости и стойкости — если это достоинства. Всему благородному в моей натуре — а на благородство я всегда откликаюсь с благодарностью — я обязан сердцу бабушки, как обязаны ему и неизменная доброта и чистота сердца еще одной Розы моей жизни, моей сестры.
Ближе к концу 1946 года в Новый Орлеан, где жили мы с дедушкой, приехали Марго Джонс и ее подруга, Джоанна Албус, и я прочитал им вслух первый вариант «Трамвая». Мне кажется, они были в шоке. Я тоже. Бланш казалась слишком сумасбродной. От нее нормальный человек мог бы просто сойти с ума. А когда Марго и Джоанна уехали, я решил съездить с дедом в Ки-Уэст. Это была замечательная поездка, «Понтиак» вел себя хорошо. Мы переехали реку Суони и пересекли весь штат Флорида с запада на восток. Дедушка в качестве спутника по путешествию был просто великолепен. Ему все нравилось. Он делал вид, что все ясно видит, несмотря на катаракту, а если ему крикнуть — он в эти дни и слышал. Он всегда любил жизнь, и одно его присутствие оживляло мое собственное удовольствие от факта существования.
Мы приехали в Ки-Уэст и заняли двухкомнатный номер на самом верху отеля «Ла Конча», и именно там я начал реально отделывать «Трамвай». Дело двигалось вперед, как на пожаре — так я был счастлив от того, что со мною дед.
Каждый день, когда я заканчивал работу, мы ездили на Южный пляж. В те дни там было тихо — до нашествия мотелей и паркингов. Я плавал, а дедушка сидел у кромки воды, и волны омывали ему ноги.
Было довольно много гостеприимных и интересных людей. Полин Пфейфер Хемингуэй жила в доме, построенном в испанском колониальном стиле, там, где Эрнест оставил ее, когда уехал на Кубу, и Полин развлекала меня и деда. Потом пейзаж обогатился прибывшей в Ки-Уэст Мириам Хопкинс с экстравагантным умом и редким шармом.
Я закончил «Трамвай» и послал его Одри Вуд, и на этот раз получил от этой маленькой леди куда более положительную и ободряющую реакцию.
А потом я познакомился с Айрин Селзник. Мою встречу с ней организовала Одри, и сделала она это в духе шпионских романов самого высокого уровня. Я был вызван телеграммой в Чарльстон, штат Каролина, в лучший тамошний отель, где предстояло рандеву с Айрин и Одри, и спешно отправился туда. Айрин с горящими глазами распахнула передо мной двери своего номера — и в тот же вечер было решено, что она будет продюсировать «Трамвай». Атмосфера таинственности не рассеивалась. Айрин телеграфировала в свой офис, который успела организовать в Нью-Йорке; телеграмма содержала зашифрованное послание ее помощникам: «Бланш собирается жить с нами». Все это очень волновало меня. Я вернулся из Чарльстона в Ки-Уэст к дедушке — там по нему уже соскучились миссис Хемингуэй и другие друзья.
В Новом Орлеане приближался Марди-Гра[37], и дед был тверд в своем намерении не пропустить его, поэтому он полетел вперед на самолете, а я повел свой белый с открытым верхом «Понтиак», взятый в комиссионке, на восточное побережье Флориды. Все шло хорошо, пока я не стал подъезжать к Джексонвилю. Я подобрал по дороге рыжеволосого парня, путешествующего автостопом, и мы уже начали с ним обсуждать проблему остановки на ночь в каком-нибудь мотеле, когда внезапно нас догнал дорожный патруль и приказал остановиться на обочине. Патрульный заявил, что у меня не горят задние фонари, и потребовал предъявить мои права и регистрационное удостоверение — ни того, ни другого у меня не было. То ли я ничего не понимал в дорожных порядках, то ли был безразличен к ним. Тем не менее жестокий патрульный приковал наручниками мое правое запястье к левой щиколотке и велел выйти из машины. Я спросил его, как можно выйти из машины, когда у тебя правое запястье приковано к левой щиколотке, тогда он выдернул меня с сиденья и велел забираться в патрульный автомобиль. Каким-то образом мне это удалось, а он тем временем пинками загнал на заднее сиденье рыжего автостопщика. Нас отвезли в Джексонвильскую тюрьму. Дело было уже около полуночи. Мы оказались в КПЗ — зарешеченной каморке, набитой пьяницами, наркоманами и гомосексуалистами. Я всегда страдал от клаустрофобии, и мне стоило большого труда держать себя в руках. Той же ночью полицейские задержали несколько черных проституток, и в жестокость, с какой они обращались с бедными девицами, невозможно поверить. Их гоняли взад-вперед по лестнице, били по головам дубинками. Ближе к рассвету посмотреть на меня явился поручитель. Он сказал, что будет вести мой случай, если до этого дойдет дело, за триста баксов. Со мной оказалось несколько дорожных чеков, которых хватило на этот непредвиденный случай.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
