После того как Юэнян и У Старшая угостили Чуньмэй, ей предложили пройти в спальню переодеться. Чуньмэй сняла халат. Ее служанки, суетившиеся у корзин с туалетами, помогли ей переодеться. К столу Чуньмэй явилась в зеленой с узорами парчовой кофте и расшитой золотом юбке цвета лиловой гвоздики.
Пир продолжался в покоях Юэнян. Опять завязался разговор.
– Как себя чувствует ваш сынок? – немного погодя осведомилась хозяйка. – Что же вы не взяли его с собой? Пусть бы порезвился.
– Я бы взяла, – отвечала Чуньмэй. – Мне хотелось, чтобы он почтил вас, матушка, земным поклоном, но, видите ли какое дело. Муж опасается, как бы он не простудился в такую холодную погоду. А потом мальчик он очень непоседливый. На месте не усидит – будет рваться гулять. А эти дни ему что-то нездоровится. То и дело плачет.
– А за тобой не гоняется?
– Нет, за ним две кормилицы по очереди присматривают.
– Господин Чжоу доволен, небось, – продолжала Юэнян. – В годах уж, а взял тебя и потомством обзавелся. Какое ты ему счастье принесла! А у госпожи Сунь Второй дочке который годик пошел?
– Четыре годика. Ее зовут Юйцзе – Яшмовая сестричка, а моего – Цзиньгэ – Золотой братец.
– Говорили, у господина Чжоу две девицы содержатся …
– Да, две молоденькие музыкантши, лет по шестнадцати, – отвечала Чуньмэй. – И капризные, как дети.
– И частенько к ним господин Чжоу наведывается?
– Да где ему, матушка, на них время выкраивать! Он и дома редко бывает. Все больше в отъездах. Нынче то тут грабеж, то там разбой. Эдиктом Двора на него столько обязанностей возложено! И местность охраняй, и водные пути инспектируй, и разбойников вылавливай, и пеших с конными обучай. Что бы только ни случилось, выезжать приходится. Достается ему!
Сяоюй подала чай.
– Матушка! – обратилась к хозяйке Чуньмэй после чаю. – Не могли бы вы прогуляться со мной по саду, посмотреть насыпную горку, возле которой жила моя госпожа?
– Дорогая моя сестрица! Что теперь осталось от прежнего сада и горки! После кончины хозяина некому следить за садом. Все запущено и приходит в ветхость. Развалилась каменная горка, засохли деревья. Я в сад и не заглядываю.
– Ничего! – не унималась Чуньмэй. – Я хочу посмотреть, где жила моя матушка.
Как ни отговаривала ее Юэнян, ей все-таки пришлось послать Сяоюй за ключами от сада и грота. Отперли садовую калитку, и Чуньмэй, сопровождаемая Юэнян и госпожой У Старшей, долго гуляла по саду.
Только поглядите:
Осыпались стены, покосились средь дерев террасы. Мох зазеленел на галерее расписной. На тропинках меж цветного камня пробилась нежно изумрудная трава. От горки осталась груда причудливых камней. Куда исчезли величавые утесы! В беседках на прохладных ложах от сырости истлели одеяла, сгнили окна, двери. Паук опутал шелковою нитью расщелину, ведущую в каменный грот. В пруду, где водилась рыба, теперь кишмя кишат лягушки. В беседке Спящих облаков себе ночлег нашли лисицы. Мыши заселили грот Сокровенной весны. Сюда, видно, никто не приходил уже не первый год. Тут, ясно, целый день витают облака.
Оглядела Чуньмэй сад и первым делом пошла к покоям Ли Пинъэр. В тереме наверху валялись поломанные скамейки, стулья и стол. Запертый на замок низ был пуст. Пол зарос бурьяном. В тереме ее бывшей хозяйки, Пань Цзиньлянь, наверху грудой лежали лекарственные травы и благовония, а внизу, в спальне, стояли только два шкафа, кровати не было.
– А куда же девалась матушкина кровать? – спросила гостья у Сяоюй. – Что-то ее не видно.
– Когда выдали замуж матушку Третью, ей и отдали, – пояснила горничная.
Тут к Чуньмэй подошла Юэнян.
– В свое время, – заговорила она, – когда выдавали замуж падчерицу, покойный батюшка отдал ей широкую кровать сестрицы Мэн. Потому-то когда настал черед выдавать ее замуж, мне пришлось отдать ей кровать твоей матушки.
– Мне говорили, – продолжала Чуньмэй, – что после кончины госпожи Симэнь кровать была возвращена вам.
– Из-за нехватки денег, – отвечала Юэнян, – пришлось продать за восемь лянов главе судейского приказа.
Чуньмэй кивнула головой, и ее засверкавшие, точно звезды, глаза оросились слезами. Она смолчала, но про себя подумала: «Да, моя матушка умела на своем постоять. Эту кровать она у батюшки выпросила. Как бы я хотела ее приобрести на память о моей хозяйке! Но она досталась другим». Будто нож полоснул по сердцу Чуньмэй.
– А где же кровать с перламутровой отделкой? – спросила она.
– Длинная история! – вздохнула Юэнян. – С кончиной батюшки у нас ведь одни расходы, доходов никаких. А раз дело встало, нет проку держать золото в сундуках. Жить было не на что, и пришлось продать.
– За сколько же продали?
– Всего за тридцать пять лянов.
– Только-то! – воскликнула Чуньмэй. – Жаль, жаль! Помнится, батюшке она встала в шестьдесят. – Если б знала, что вы продаете, я бы сорок лянов заплатила.
– Дорогая моя сестрица! – воскликнула Юэнян. – Так-то вот в жизни и бывает. Если бы знать загодя …
Чуньмэй и Юэнян вздохнули.
Тут за хозяйкой явился слуга Чжоу Жэнь.
– Батюшка просит вас не задерживаться, матушка, – обратился он к хозяйке. – Сынок плачет, вас зовет.
Чуньмэй поспешила в покои, а Юэнян велела Сяоюй запереть сад и тоже проследовала в гостиную. Там за ширмой с павлином и занавесками из лучшего шелка их ждал пиршественный стол, неподалеку от которого стояли певички. Одна держала инкрустированную серебром цитру, а другая – лютню. Юэнян пригласила Чуньмэй занять гостевое кресло на возвышении, но та пожелала разделить почетное место только с тетушкой У Старшей. Юэнян села за хозяйку. Подали вино, закуски, горячие блюда и сладости. Чуньмэй наказала слуге Чжоу Жэню наградить поваров тремя цянями серебра. Не описать всего обилия изысканных яств и золотом пенящихся вин!
Взметнулись над столом кубки, заходили чарки. Пир продолжался почти до самого заката, когда от начальника Чжоу прибыли воины с фонарями, чтобы сопровождать Чуньмэй. Но Юэнян никак не хотела отпускать гостью и позвала певиц. После земных поклонов они стали опять услаждать пирующих пением.
– Спойте для госпожи Чжоу что-нибудь получше, – наказала им хозяйка и велела Сяоюй наполнить гостье большой кубок. – Сестрица! Будьте любезны, закажите им что вам по душе, – обратилась Юэнян к гостье, когда перед той поставили кубок. – Пусть они усладят ваш слух, а вы выпейте, сестрица!
– Я больше не могу, матушка, – отвечала Чуньмэй. – Наверно, сын по мне соскучился там.
– Соскучился? – удивилась хозяйка. – За ним кормилицы посмотрят. Да и время еще есть. А ты, я знаю, пить можешь.
– А как зовут этих певичек? – спросила Чуньмэй. – Откуда они?
Певички опустились на колени.
– Меня зовут Хань Юйчуань – Нефритовый Браслет, – отвечала одна. – Младшая сестра Хань Цзиньчуань – Золотой Браслет. А ее зовут Чжэн Цзяоэр – Прелестница. Она племянница Чжэн Айсян.
– А вы знаете романс «Охоты нет мне брови подводить»? – спросила гостья.
– Да, матушка, извольте приказать, – отвечала Юйчуань.
– Тогда поднесите госпоже Чжоу вина и спойте, – распорядилась Юэнян.
Сяоюй без промедления наполнила кубок. Певицы заиграли – одна на цитре, другая на лютне – и запели:
Когда любимого забуду?Развеял ветер листьев груду.Весну не прожила – уж осень.Нутро не верит, неги просит.Сама, мерцая, таю свечкой,Пишу не пальцами – сердечком.Пишу не тушью, но слезами.Законно ль Неба наказанье?!
Чуньмэй осушила кубок, и Юэнян велела Чжэн Цзяоэр еще налить гостье вина.
– И вы, матушка, выпейте со мной, – предложила Чуньмэй.
Перед гостьей и хозяйкой поставили полные кубки. Певицы запели:
Ах, из-за тебя, мой сокол,я лишилась счастья.Над стрехой кричит сорокав слякоть и ненастье.Только встреч желанных срокине в сорочьей власти.[1729]Уготованы мне рокомгорести-напасти.
– Матушка! – обратилась Чуньмэй к хозяйке. – Пусть и тетушка У Старшая осушит кубок.
– Нет, ей столько не выпить, сказала Юэнян. – А чарочку она за компанию с вами пропустит.
Юэнян велела Сяоюй наполнить невестке маленькую чарку. Певицы запели:
Ах, из-за тебя, мой лебедь,я убита горем.Помнишь, крыльями на небемы сплетались в споре.Не любить мне, не лелеять,жду кончины вскоре.Солнце, слышишь мой молебен,день твой тенью чёрен.
Перед Чуньмэй стояла Сяоюй с большим кубком вина, и гостья велела ей выпить.
– Не выпить ей, – заметила Юэнян.
– Да она три таких кубка осушит, матушка, – говорила Чуньмэй. – Мы с ней бывало не раз пировали.