– Увы, в этом нет ни малейшего сомнения!
– Значит, это и есть потерпевший крушение? – спросил Герберт.
– Да, – ответил Гедеон Спилет, – но в этом несчастном не осталось ничего человеческого!
Корреспондент говорил правду. Если этот потерпевший крушение и был когда-нибудь цивилизованным существом, то уединение сделало из него дикаря, и даже еще хуже – настоящего орангутанга. Он не мог говорить, вместо слов из его горла сквозь стиснутые зубы вырывались какие-то хриплые звуки, похожие на рычание плотоядного животного. Вероятно, он уже давно находился в таком состоянии, граничащем с полным безумием, и давно уже разучился пользоваться оружием и инструментами, он даже не разводил огонь, потому что воспоминание обо всем этом, наверное, не сохранилось в его голове. Видно было, что этот дикарь очень силен и очень ловок, но физические качества развивались в нем в ущерб душевным способностям.
Гедеон Спилет пробовал заговорить с ним. Пленник, по-видимому, не только не понимал, но и не старался вслушаться в то, что ему говорили… А между тем журналисту показалось, что этот человек не совсем еще сошел с ума, – в его мутных глазах светились слабые проблески разума.
Пленник лежал совершенно спокойно и даже не пытался разорвать связывавшие его веревки. Может быть, его пугало присутствие людей, на которых он и сам был похож?.. Может быть, в каком-нибудь уголке его больного мозга сохранилось еще воспоминание, что и сам он когда-то был человеком? А если дать ему свободу, попытается ли он убежать или останется? Во всяком случае, благоразумнее было не делать подобных опытов… Рассуждая таким образом, колонисты в то же время внимательно следили за своим пленником.
– Да, его положение ужасно, – сказал Гедеон Спилет, – но, кто бы он ни был, мы обязаны сделать для него все, что можем, и должны взять его с собой на остров Линкольна!
– Разумеется, – подтвердил Герберт. – Кто знает, может быть, при хорошем уходе нам удастся еще пробудить в нем разум и сделать его опять человеком!
– Душа не умирает, – сказал журналист, – я уверен, что все мы были бы очень счастливы, если бы нам удалось вывести это существо из одичалого состояния!
Пенкроф с сомнением молча покачал годовой, как бы желая сказать, что он, со своей стороны, не надеется ни на что подобное.
– Во всяком случае, надо попытаться, – продолжал Спилет. – Мы обязаны это сделать, хотя бы из чувства человеколюбия.
И в самом деле, таков был долг колонистов как людей цивилизованных. Все они понимали это и были уверены, что Сайрес Смит одобрит их поступок.
– Развязать его или нет? – спросил моряк.
– Может быть, он пойдет с нами добровольно, если развязать ему ноги, – сказал Герберт.
– Попробуем, – согласился Пенкроф.
Моряк развязал веревки, которыми были опутаны ноги пленника, но руки остались все так же крепко связанными. Пленник в ту же минуту сам поднялся на ноги и, по-видимому, не испытывал желания убежать. Он исподлобья бросал подозрительные взгляды на троих людей, которые шли рядом с ним, ничем не проявляя, что он считает себя таким же человеком, как и они, или сознает, что, по крайней мере, был таким. Иногда он как-то странно ворчал и издавал резкий свист, но не делал никаких попыток разорвать веревки и оказать сопротивление своим противникам.
По совету Спилета, несчастного отвели сначала в его хижину. Журналист надеялся, что, может быть, вид этого жилища или какие-то вещи вызовут в нем какие-нибудь воспоминания о прошлом. Иногда достаточно бывает одной искры, чтобы разбудить затуманенный разум, чтобы зажечь огонь сознания в больной душе!
До дома идти было недалеко, и через несколько минут все четверо были уже там. Но надежды Гедеона Спилета не оправдались: пленник ничего не вспомнил и, по-видимому, даже не сознавал, где находится.
Крушение произошло, вероятно, очень давно, и несчастный, попав на этот маленький островок вполне разумным, в результате долгого пребывания в полном одиночестве был доведен до того состояния нравственного одичания, в котором его нашли трое колонистов острова Линкольна.
Спилет подумал, что, может быть, огонь напомнит пленнику кое-что из его прошлой жизни, и через минуту яркий огонь уже пылал в очаге.
Сначала вид пламени как будто заинтересовал несчастного, но вскоре он спокойно отошел в сторону, и глаза его смотрели так же безучастно, как и прежде.
Что будет дальше – неизвестно, а пока оставалось только отвести пленника как можно скорей на «Бонавентур». На корабле с пленником в качестве сторожа остался Пенкроф, а Гедеон Спилет с Гербертом опять сошли на берег и отправились собирать растения и ловить свиней. Спустя несколько часов они вернулись, нагруженные вещами, инструментами и оружием. Кроме того, они принесли вырванные с корнем огородные растения, семена, несколько убитых птиц и привели две пары живых свиней. Все это погрузили на корабль, и «Бонавентур» был готов поднять якорь, как только начнется утренний прилив, чтобы выйти в море и плыть к острову Линкольна.
Пленника поместили в каюте на носу, и он лежал там спокойный и молчаливый, как глухонемой.
Пенкроф предложил ему поесть, дикарь оттолкнул вареное мясо, наверное, потому, что отвык от подобного рода пищи. Но, как только моряк показал ему одну из убитых Гербертом уток, пленник схватил ее и со звериной жадностью начал есть сырую.
– И вы думаете, что он опомнится? – спросил Пенкроф, качая головой.
– Может быть, – ответил Спилет, – мне все-таки кажется, что если мы станем за ним как следует ухаживать, в конце концов на него это подействует, потому что таким, какой он есть, его сделало одиночество, а теперь он уже никогда не будет один.
– И я так думаю, – сказал Герберт. – Бедняга, должно быть, уже давно в таком состоянии! Как вы думаете, сколько ему лет?
– Трудно сказать, – ответил Спилет, – потому что его лицо почти нельзя рассмотреть под этой густой бородой, но он уже немолод, и я думаю, что ему не меньше пятидесяти лет.
– Обратили вы внимание, мистер Спилет, как глубоко его глаза сидят в глазных впадинах? – спросил юноша.
– Да, Герберт, и знаешь что? Их взгляд человечнее, чем можно было думать…
– Там видно будет, – перебил Пенкроф. – Меня очень интересует, что скажет мистер Смит, когда увидит нашего дикаря. Мы отправились разыскивать человека, а привезем с собой какое-то чудовище! Но это уже не наша вина, мы сделали все, что могли!
Ночь прошла, а спал пленник или нет – этого никто не знал, во всяком случае, за все это время он ни разу даже не шевельнулся, хотя и не был связан. Он походил на тех диких зверей, которые в первые часы своего пребывания в неволе обычно впадают в оцепенение, и уже потом их охватывает ярость.
