— Доводилось ли тебе, орос, видеть такую тьму воинов? — Шарукань провёл рукой по катившейся мимо коннице. — Воротись к князю и поведай ему о том. Пусть страх зайцем дрожит в его груди. Пусть Мстислав готовится пасти наши табуны.
Гридин гордо вскинул голову, ответил насмешливо:
— К чему похваляться, едучи на рать. Не мешало бы те, темник, да твоим тысячникам проверить, крепки ли хвосты у коней ваших воинов, чтоб удержать их, когда повернут они вспять с поля брани.
Стоявшие поблизости арсии замерли.
Шарукань разобрал поводья, уже на ходу бросил:
— Ты не достоин жить, дерзкий орос.
Блеснула сабля, и гридин упал.
В полночь, опасаясь русской сторожи, пробирался к печенегам посланный Шаруканем тысячник. Три верных арсия шли за ним по пятам. Тысячник то и дело останавливался, прислушивался. Заметив опасность, падал на землю, и арсии тоже ложились бесшумно, пережидали.
Услышав печенежскую речь, тысячник пошёл смело. Неподалёку у горящих костров сидели и спали печенеги. На хазар никто не обратил внимания. Тысячник окликнул дозорного. Тот отозвался. Тысячник сказал по-печенежски:
— Я посланный темником Шаруканем к хану Боняку. Дозорный схватился за меч, кликнул товарищей, и с десяток печенегов окружили хазар. Подошёл печенежский сотник, старший ханской стражи.
— Проведи меня к хану Боняку, — сказал тысячник. Печенежский сотник подумал, потом сделал знак, и печенеги расступились, дали дорогу. Сотник подвёл тысячника к шатру, шепнул о чём-то караульным у входа, отогнул полог.
Вскоре тысячника допустили к хану. Боняк сидел на кошме, обложившись подушками. Его глаза-щёлки при свете горящего в жиру фитиля с любопытством разглядывали хазарского тысячника.
Отвесив глубокий поклон, тот промолвил:
— Темник Шарукань послал меня к тебе, хану над всеми печенегами, с подарком.
Он повернулся к входу, крикнул, и арсий внёс корзину из бараньей кожи. Поставив её у ног хана, он тотчас вышел. Боняк протянул руку, откинул крышку. Тускло блеснуло золото. Закрыв корзину, Боняк проговорил хрипло:
— На рассвете я уведу печенегов. О том скажи темнику Шаруканю.
Ещё и солнце не взошло, а всё уже знали: Боняк предал, ушёл тайно.
Нахмурившись, Мстислав проходил через пустынное поле. Дотлевали костры, валялся свежий конский помет, «Недавно снялись», — подумал Мстислав.
Следом за ним шли воевода Ян и боярин Роман. Роман говорил запальчиво:
— Надобно снять большой полк и засадный, послать вдогон, наказать достойно.
Мстислав промолчал, ответил воевода:
— Того делать нельзя. Хазары совсем рядом. И печенегов не догоним, и Шарукань нас по частям разобьёт.
«Верно говорит Ян», — подумал Мстислав, а вслух сказал:
— И без печенегов биться будем.
…Русь исполчилась, встала стеной. Напротив, через узкое поле, хазары изготовились, кто первый начнёт. Зажал Савва копье рукой, другой щит выпятил. Смотрит вперёд, боязно: никогда в бою не был. Оглянулся — свои, знакомые лица. Замерли в молчаливом выжидании. Рядом с Саввой, плечом к плечу, Бажен руку на топорище держит. А дальше в окружении молодшей дружины Мстислав. Под князем конь белый, голову вскидывает, прядёт ушами.
Изловил себя Савва на мысли, что ищут глаза его Добронраву.
То и другое крыло полки правой и левой руки замкнули. А над шеломами утренний ветер полощет голубой княжий и полковые стяги.
Выбежал на середину поля арсий, поднял меч, вызывая желающего на единоборство. Не успел Савва арсия как следует рассмотреть, как Бажен от рядов отделился, вышел на поле. Начали они сближаться. С той и другой стороны воины каждый своего подбадривает. Молчит Савва, с Бажена глаз не спускает. А тот идёт спокойно, в руке топор на длинном топорище. Хотел было крикнуть Савва товарищу, да в горле комок застрял. Видит, как взмахнули один мечом, другой топором и упал на траву арсий, а рядом Бажен рухнул. И тут же зычно разнёсся голос князя Мстислава:
— Потягнем, братья!
Запели стрелы смертельную песню, с железным лязгом обнажили воины мечи, и сошлись, ударились две стены, и началась сеча. Кричали, лязгала сталь о сталь, трещали копья, тревожно ржали кони. Князь Мстислав с дружиной врезался в гущу боя, свалил одного арсия, увидел Шаруканя. Тот в бой не ввязывается, сидит поодаль на коне в окружении телохранителей. Мстислав к нему начал пробиваться, но безуспешно, крепкий заслон выдвинули хазары. Повернулся Мстислав, успел заметить Добронраву. Успокоился, надёжно прикрывают её дружинники. Тут перед ним арсий коня вздыбил, саблю занёс. Мстислав удар отвёл, что было силы опустил меч. Лопнула кольчуга, покачнулся арсий, сполз с седла, а Мстислав уже с другими схватился.
У Саввы копье обломилось, кинул в сторону. Не помнит, откуда в руке шестопёр оказался. Озлобился за Бажена, бьёт направо и налево, не замечая устали, про страх позабыл. А хазары с новыми силами лезут, визжат, гикают. То они тмутороканцев потеснят, то те их, не видно конца битве. Ещё у русских большой полк в бой не вступил и у хазар немало арсиев стоят позади темника, ждут сигнала, чтоб ринуться, смять тмутороканцев, погнать с поля.
Путята со своим десятком окружили Добронраву, сообща от хазар отбиваются. Здесь же знаменосец, княжий стяг высоко поднял. Пусть всё знают, где князь Мстислав сражается. Хазары к знамени рвутся. Какой-то арсий достал копьём знаменосца. Покачнулся тот, выпустил из рук древко. Радостно завопили хазары, но дед Путята успел подхватить стяг, крикнул:
— Крепка Русь!
Савва услышал, подхватил:
— Крепка!
И множество голосов закричали вокруг:
— Крепка-а-а!
Скинув кольчугу и шлем, Василько взобрался на сосну и, умостившись на голой ветке, принялся наблюдать за боем. Его глаза зорко высматривали всё, что творится на поле. То и дело, свесив голову книзу, он кричал стоявшему под деревом воеводе:
— Вижу князя с дружиной! Во-он середь пеших тмутороканцев верхоконные! А хазары-то словно тараканы лезут!
Позади воеводы, шагах в десяти, засадный полк наготове затаился. Воины слышат Василька, тревожатся. Раздаются голоса:
— Не пора ли?
— Подавай знак, воевода!
Но Усмошвец будто не слышал их. Задрав голову, он спросил Василька:
— Держатся ли крыла?
И немного погодя снова:
— Как чело?
Василько едва успевал отвечать:
— На крылах никто никого не осиливает. А в челе наши хазар теснят!
Но вот голос Василька стал тревожным:
— Полк правой руки попятился!
За спиной воеводы по рядам полка прошёл шум:
— Что ж мы выжидаем, пока хазары наших совсем сомнут, что ли?
— Веди нас, воевода, наипаче поздно будет!
Но Ян, будто не его эти возгласы касались, окликнул стоящего рядом гридина:
— Скачи не мешкая к большому полку, пусть частью правое крыло прикроют!
Гридин поскакал, и вскоре Василько увидел, как от стоявшего позади большого полка отделилась одна сотня, за ней другая, помчались навстречу хазарам.
Василько закричал радостно:
— Держится правое крыло!
И замолчал ненадолго, затаился напряжённо, но вскоре снова раздался его голос:
— От чела тысячник Роман к большому полку поскакал. Видно, с княжьим указанием… Так и есть! Большой полк на помощь челу двинулся.
— Так, — только и сказал воевода. — Теперь наблюдай за теми хазарами, что рядом с темником стоят.
— На месте пока.
— Гляди за ними внимательно!
— Нет, нет! Тронулись и они! На левое крыло пошли!
— Добро! — довольно потёр руки Усмошвец. — Есть ли теперь кто рядом с темником?
— Не больше десятка!.. Наши на левом крыле не устояли! — крикнул Василько.
— Не спиной ли сейчас к нам хазары на левом крыле? — спокойно спросил Ян.
— Спиной, воевода, спиной поворотились!
— Теперь слезай! — Ян направился к полку. Легко вскочив в седло, он обнажил меч, повернулся к воинам, сказал негромко, но его услышали все:
— Час настал!
Ломая ветки, вынесся полк Усмошвеца, ударил хазарам с тыла. Перед Васильком арсий коня вздыбил, замахнулся саблей. Изловчился гридин, достал недруга копьём. Не увидел Василько, почуял, как переломилось древко. Откинул он конец копья, выхватил меч, а уже новый арсий налетел на него. Скользнула сабля по русской броне, да, видно, слаб оказался удар. Тут подоспели гридни, помогли Васильку, срубили арсия.
Не выдержали хазары, побежали, а русы преследовали их дотемна и множество арсий порубили.
С той поры ни один летописец не вспомнит и не запишет на своих страницах о некогда могучем народе хазар.
СКАЗАНИЕ ШЕСТОЕ
«О, Вотан, помоги отыскать недруга. Встань на защиту сына твоего могущественного народа, чьи воины наводят ужас на дальние и ближние страны! Не допусти терпеть обиду от безвестного, не дай позору покрыть мою голову», — мысленно обращался ярл Эдмунд к своему языческому богу и клялся на мече отыскать обидчика…
1
