И в конце концов — кто же это? Персонаж легенд и сказок? Или возникший из бездны доподлинный Демон? Или же и впрямь троглодит, пещерный житель, родственник „снежного человека"?
Точные ответы на все эти вопросы найти было не так-то просто. Ученый спор затянулся надолго; с начала его прошло тридцать с лишним лет.
Спор этот затянулся. И тут имелись свои причины! Не следует забывать, что речь идет о Северной Азии, о стране далекой и дикой.
Советская власть пришла туда поздно и, главное, она шла особыми путями. Путями „Гулага". Самое крупное в республике управление арктических лагерей „Дальстрой" возникло в 1937 году и распростерлось от Восточно-Сибирского моря до берегов Охотского.
Действия милицейских властей там напоминали кое в чем действия оккупационной армии. Они следили за общим порядком и контролировали работу золотых приисков. Их интересовало именно золото и прочие ценные металлы, а вовсе не жизнь туземных племен. Оба этих мира — цивилизованный и примитивный — почти не смешивались. Они существовали как бы в разных измерениях… Однако вся огромная территория „Дальстроя" превратилась как бы в особую „запретную зону". На многие районы Крайнего Севера было наложено жесткое милицейское табу.
Но время шло и несло свои перемены; железный механизм режима понемногу расшатывался. И с каждым годом в орбиту ученых споров и поисков вовлекалось все больше специалистов. И опыт их суммировался. И в конце концов древняя тайна раскрылась!
* * *
На Крайнем Севере — у береговых чукчей важную роль в экономике играет весенняя охота на припае.[22] Туземцы промышляют там морского зверя: нерпу, белуху, моржа. Промысел этот выгоден, но зато опасен.
Лед в конце зимы слабеет, а ветер, наоборот, становится особенно яростным! И большинство ветров дует там весною на запад. И случается так, что под их ударами береговой припай ломается, рушится. Ледяные поля начинают дрейфовать и порою уносят зазевавшихся охотников.
Впрочем, это все не так уж безнадежно. Чукча — истинный сын Севера! — во льдах не пропадает. Он может продолжать там охотиться, ловить рыбу. Да и мороза он не боится; особая „сплошная" меховая одежда позволяет спать на снегу… Главная беда тут в другом. В том, что по чукотским поверьям охотник, унесенный льдами, оказывается во власти злых духов. И становится с этих пор „терраком", проклятым!
И он, такой, уже не имеет права возвращаться домой! Душа его пожрана духами и как бы подменена. В сущности, это — живой мертвец. Оборотень. И его начинают бояться и ненавидеть в родном селении все. В том числе и мать, и жена, и дети.
И поразительно: потерпевший прекрасно это знает и принимает случившееся как должное. Душа его, в самом деле, как бы перерождается. И когда дрейфующую льдину прибивает течением к берегу, то на землю сходит уже не человек.
Сходит странное существо — одичалое, пугливое, злобное, на лице которого виден волчий оскал…
И все же общий внешний облик Мюлсна на удивление совпадает с образом чукчи-охотника. На Чукотке как раз ведь и носят глухую одежду мехом наружу. И волос, как правило, там не стригут. И тамошние юноши специально упражняются в быстром беге. И есть еще одно доказательство: метание камней из пращи. Якуты, эвены и юкагиры искусства этого вовсе не знают. Зато на Чукотке оно распространено широко.
Может возникнуть вопрос: отчего же современный чукча всегда вооружен столь примитивно? Но это объясняется просто. Израсходовав патроны, охотник поневоле карабин свой бросает. Зато пращу, копье или лук со стрелами он изготовляет легко. Материал для этого у него всегда под руками. В приморской тундре спокон веков луки делают из полярной карликовой березы, тетиву — из оленьих жил, древки стрел из плавника,[23] а наконечники к ним — из рыбьей кости.
И вот теперь, наконец, становится окончательно ясным, почему Мюлен одинок. Женщины и дети на ледовый промысел никогда не выходят. Это — дело мужчин.
Он исчезает с приходом зимы… И это тоже понятно! Одинокий, отверженный, полубезумный, долго скитаться он ведь не может. И рано или поздно гибнет от пули, от голода. Или же просто от тоски.
Между прочим, за последние тоды Мюлены стали появляться все реже и реже. И этому есть свое объяснение. Ведь отныне на помощь промысловикам приходит в случае нужды передовая техника — специальный флот, полярная авиация.
* * *
Я вспомнил обо всем этом и подумал, что жестокие обычаи, превращающие человека в „террака", распространены в Сибири широко и имеют общие исторические корни. И эти корни уходят в Центральную Азию. Сибирское шаманство несомненно зарождалось где-то в здешних местах или же неподалеку… И еще я подумал о том, что когда гудят шаманские бубны, то они не веселят и не радуют, а скорее, грозят. Безусловно, язычники близки к природе. Но эта близость их — странная. Они не столько верят природе, сколько боятся ее. И вся повседневная их жизнь проходит под властью страха.
И в общем-то я ошибался, надеясь увидеть здесь благоденствие, счастье, покой.
Ошибался — как и всегда почти и во всем…
Так я размышлял, покуривая. И глядел в окно. Оно было обращено к востоку. Там разгорался день; косматое негреющее солнце выкатывалось из-за гребней гор. Где-то за ними лежал покинутый мною мир — тоже далеко не рай! — мир противоречивый, сумбурный, во многом бредовый… Со своими пиратскими империями и политическими лагерями. Со своими демонами и своими „терраками". Еще не так давно — два года назад — таким терраком был я сам. Но все же сумел спастись и выбраться из беды. И мой дальний мир несмотря ни на что был гораздо ближе мне и понятней, чем здешний, и сейчас он звал меня. Пора было возвращаться!
ТОСКУЮЩИЙ "МУСОР"[24]
На обратном пути я сильно спешил. Меня одолевало беспокойство. Только теперь я вдруг сообразил, что в редакции, наверное, меня давно уже ищут. Ведь я исчез непонятно куда — и надолго! Когда я впервые попал в эти места, начинался период осенних дождей, а возвращался я уже по первому снегу…
И прибыв в Таштып, я сразу же побежал на почту — звонить.
— Наконец-то! — сказал редактор. — Где же ты, голубчик, шлялся? — голос его не понравился мне, он был холоден, в нем слышался металл. — Где пропадал? Тебе в Таштып было послано письмо. Оно вернулось обратно.
— Когда было послано?
— Да месяца полтора назад. Мы уж тут не знали, что и подумать… Так что же все-таки случилось?
— Ничего особенного, — пробормотал я, — просто я набрел здесь, в горах, на интересную тему…
