Агнесса промолчала.
- Значит, вы не посылаете ему теперь табак, который удается достать?
- Курите спокойно, Мано, и не терзайтесь угрызениями совести.
И Агнесса выложила ей все, проговорив чуть ли не до утра. "Я вправе, думала Агнесса, - вправе выставить перед этой, в сущности, чужой мне женщиной Буссарделей в истинном свете". Хозяйка своих собственных поступков и собственной своей судьбы, порвавшая все духовные узы с родными, Агнесса была также вправе рассказывать о домашних тому, кому ей заблагорассудится; разоблачая их, она словно отмежевывалась от них. И это было освобождением. Рассказывала она с таким жаром, так беспощадно передразнивала свою мать, оплакивающую несчастного пленного, столь благородно просившую у дочери прощения перед лицом всего семейного совета, а за кулисами торжествовавшую свою победу, о чем свидетельствовал телефонный разговор с Жанной-Симон, что Мано несколько раз, не сдержавшись, принималась хохотать. Именно такие вот рассказы укрепляли антибуржуазные позиции бывшей Эгерии Мон-парнаса.
- Неужели вам смешно? - спросила наконец Агнесса.
- Нет, конечно, не смешно. Но меня восхищает ваша страстность. Если хотите знать, Агнесса, я полюбила вас, только когда мне стал ясен ваш истинный нрав. Вначале я считала вас особой положительной, внутренне уравновешенной, словом, вполне такой, какой вы кажетесь с вашим правильным лицом и вашей статной длинноногой фигурой. Вот эта чрезмерная уравновешенность, откровенно говоря, меня мало интересует. Самое привлекательное в вас - теперь я хорошо вижу - то, что вы вечно вносите страстность в отношения с людьми. С родными, с друзьями и даже... в ваши отношения с Викториной вы вносите страсть.
- Но ведь тут речь идет не о моей повседневной жизни. Признайтесь же, что в отношениях с моей семьей святая и та потеряет хладнокровие. А я не святая.
- Вы дочь вашей матери, миленький. Вот кто вы такая! И засим я отправлюсь спать. Поговорим об этом завтра. Потому что сейчас вам, по-моему, нужно быть на страже своего вертограда.
- Да... одному богу известно, что мне еще готовит долина Монсо!.. Ax, Мано, не совсем еще я покончила с семьей, нет, не совсем.
- Боюсь, что вам никогда не удастся покончить с ней раз и навсегда. Связь на всю жизнь, Агнесса, прочная цепь. В мое время у Фишера про это пели. Вы, конечно, не помните Фишера: певицы выходили размалеванные под чахоточных и с глазами наркоманок: "Я тебя ненавижу, и ты ненавидишь меня, о я знаю теперь, нам с тобой никогда не расстаться: на любое движенье твое, на любые слова лишь один есть ответ - отвращенья гримаса!"
Агнесса проводила по лестнице Мано, которая все еще мурыкала песенку.
- Клянусь вам, если бы не интересы моего сына, - произнесла Агнесса, я бы уж нашла способ порвать с ними навсегда!
- Вам их будет слишком недоставать! - бросила Мано с порога своей комнаты.
На следующий день их беседа не носила столь напряженного характера. Мано одобрила приятельницу за то, что она ела себя так, будто ничего не подозревает, будто действительно попалась на удочку Мари Буссардель, которую наставил Симон или которая просто действовала ради него.
- И я запрещаю вам отдавать мне сигареты, Агнесса. Конечно, я не верну вам остаток вчерашней пачки: это было бы уж чистым героизмом с моей стороны. Но все, что вам удастся раздобыть начиная с сегодняшнего дня, послушайтесь меня, высылайте брату в лагерь. Моими устами глаголет мудрость.
Уезжая из Пор-Кро, Мано взяла с Агнессы обещание, что та навестит ее до Нового года.
- До первого января? - переспросила Агнесса. - Ну, конечно.
- Потому что рождественские увеселения я впредь организовывать не буду. Это становится слишком сложно, а у меня другие дела есть.
- Я вас понимаю! - отозвалась Агнесса, которая уже давно перестала расспрашивать Мано об ее убеждениях и о некоторых сторонах ее деятельности.
Оставшись одна с сынишкой и двумя женщинами, Агнесса мало-помалу снова замкнулась в обычном кругу повседневных забот. Остров, осажденный волнами, все туже сжимал свое кольцо вокруг хозяйки мыса Байю. И вдруг в ноябре из этого состояния относительного покоя ее вывела новость о высадке союзных войск в Марокко и Алжире. Сидя на террасе, обращенной к югу, Агнесса, не отрываясь, смотрела на Средиземное море и твердила про себя, что прямо напротив нее, на этих далеких берегах союзные знамена уже развеваются на французских землях.
Она плохо представляла себе, что в сущности происходит в неведомых ей краях и городах, но ей казалось, что события развертываются совсем рядом, близко от нее, гораздо ближе, чем события в оккупированной зоне, от которых ей удалось улизнуть и к которым она повернулась спиной.
Однако события эти три дня спустя докатились и до нее. Немцы перешли демаркационную линию, потоки оккупационной лавы достигли юга, залили Лазурный берег и остановились только у синего моря. Не участвовавшие уже давно в войнах средиземноморские департаменты пробудились в один прекрасный день от ожогов этой лавы и под ее тяжестью. Жители департамента Вар упорно считали, что их неоккупированный Тулон официально охраняется французской эскадрой, продолжавшей стоять на рейде, и этот чрезвычайный статут казался им вполне справедливым и логически оправданным. Если во Франции хоть один город останется свободным, разве не ясно, что им должен быть Тулон? И они гордились этим.
Но в последних числах октября на рассвете, когда дул легкий мистраль, мощные и сердитые удары гонга дошли до западного побережья Пор-Кро. Жители выскочили из домов и стояли, повернувшись спиной к первым бледным проблескам зари. Они глядели в сторону Тулона. Кое-кто взобрался на скалы. Когда наконец рассвело, островитяне увидели лишь темные клубы дыма, которые висели в воздухе за Жиенским полуостровом и медленно ползли в сторону Пор-Кро. Их безоблачное небо омрачилось.
Целое утро по острову ходили самые противоречивые слухи и предположения.
- Все равно мы ничего не узнаем, пока не заговорит Радио-Соттанс, заявила Агнесса.
В час передачи люди собрались перед домом Агнессы. Ее приемник считался на острове самым лучшим.
По этому случаю почти все, кто находился в порту, пришли на мыс Байю, а с ними несколько местных жителей. Всего собралось человек тридцать; многие еще не бывавшие ни разу у Агнессы, скромно остановились на террасе, но хозяйка предпочла пригласить всех в дом, чтобы можно было закрыть двери и ставни.
Пришедшие, понизив голос до шепота, входили в комнаты нижнего этажа. В кабинете они столпились полукругом, словно зачарованные тускло светившимся щитком радиоприемника, и весь дом, вдруг онемев, стал слушать репортаж Рене Пэйо. Женщины плакали, кое-кто из стариков последовал их примеру, слушая рассказ о военных кораблях, которые сами взрывали себя один за другим в предрассветном сумраке, прорезаемом яркими вспышками взрывов; а тем временем немцы захватывали арсенал.
Когда передача окончилась, когда был выключен приемник и потух его глазок, все переглянулись, не находя слов. Ночные гости в молчании распрощались с мадам Агнессой и пошли по домам, сторонясь проселочной дороги. Люди разбились на маленькие группки и разбрелись по узким тропкам, точно вдруг чего-то испугавшись.
Два последующих дня все ждали, когда к берегу прибьет мазут. И вот море принесло его на гребнях волн. В порту, в заливчиках, на рыжих, отполированных вековым лобзанием волн утесах появилась черная, ядовитая, цепкая блевотина, и нередко в ней попадалась дохлая рыба, увязшая в мазуте.
Глава XI
Для жителей Пор-Кро, для хозяйки мыса Байю самоубийственное потопление Тулонского флота ознаменовало начало новой эры. Не то чтобы на островитянах так уж сильно отразилась оккупация Лазурного берега. Разместившиеся там немецкие части почти не обращали внимания на местных жителей, и казалось, оккупация здесь преследует свои особые цели. Но изменилась сама атмосфера повседневной жизни - так на сцене меняется освещение, а декорация остается неизменной. Юг зашевелился. Равнодушных становилось все меньше, люди приняли для себя то или иное решение. В этом словоохотливом краю стали реже говорить о событиях, ибо осторожность, которую южане до сих пор считали пригодной для других, теперь понемногу вплелась в будничную основу их жизни. Теперь уже каждый знал, "за кого" его сосед или собеседник, и это определяло отношения между людьми.
В этом новом состоянии духа Агнесса мучилась тем, что ее отделяют от Мано полтораста километров, и, не дождавшись условленного срока свидания, отправилась в Кань. Там только она поняла, как тесно ее подруга связана с теми, кто борется против оккупантов. Мано сказала, что приказ о взрыве флота был дан еще в сороковом году и что за несколько часов до роковой ночи его вновь подтвердили; она объяснила также, что оккупация свободной зоны была предусмотрена и подготовлена тогда же, и, хотя немцы отложили ее на два года, они с первых же дней рассчитывали наложить лапу на французский флот. Агнесса не спросила, знала ли об этом Мано с первых же дней, не спросила и о том, откуда она все это узнала. Иной вопрос жег ей губы.
