— Умберто, глянь-ка сюда! — позвал капитан. — Я хочу, чтобы ты взял лодку и проверил вот эту бухточку… и вот эту тоже… Нами, западная часть острова необитаема, ведь так?
— Да, — отозвался правитель. — Там одно время жили несколько семей, но потом перебрались поближе к городу. В тех лесах водятся ядовитые змеи и ещё много разных тварей…
— Превосходно. Ты меня понял? Посмотри внимательно на карту. Ты пройдешь вдоль берега и внимательно всё осмотришь. Вдруг эти места не так уж и безлюдны?
— Ясно, капитан.
— Тогда отправляйся, не стой! То есть, я хотел сказать… — магус на мгновение умолк, словно его вдруг охватили сомнения. Умберто и Хаген переглянулись, предчувствуя, что прозвучит сейчас, и не ошиблись. Крейн, усмехнувшись, договорил:
— Отправляйтесь-ка вдвоем!
* * *
Тот злополучный ливень его чуть было не убил.
Неделя болезни сделала молодого магуса беспомощней новорожденного котенка. Он с трудом вставал с постели — дрожали ноги, кружилась голова, — и не мог поднести ложку ко рту, не расплескав половину содержимого. Эта слабость, как и внезапное осознание собственной смертности, угнетали Хагена, но всё-таки в глубине души он желал, чтобы прежние силы подольше к нему не возвращались.
И причиной этому была Трисса.
Кузина напрочь позабыла о тех месяцах, когда они относились друг к другу как совершенно чужие люди и едва ли парой слов обменивались за ужином. Второй такой заботливой сиделки было не сыскать, и, что самое главное, во всех её поступках чувствовалось искреннее, неподдельное беспокойство. Трисса сидела у его постели день и ночь, подавала лекарство, кормила с ложечки, читала дурацкие травники Пейтона, которые вдруг стали для молодого пересмешника самыми интересными книгами на свете. Она рассказывала ему о том, что происходило в городе, они шутили, смеялись и строили планы на будущее…
Как-то раз на исходе дня Пейтон милостиво отпустил больного племянника погулять по набережной — естественно, под присмотром сиделки. Когда они отошли достаточно далеко, Трисса взяла кузена под руку, и он почувствовал себя счастливейшим из небесных детей.
— Ты не устал? — заботливо спросила девушка. — Мы можем вернуться, если ты ещё не чувствуешь себя достаточно сильным.
— Готов идти с тобой хоть на край света! — бодро отозвался Хаген, хотя на самом деле каждый шаг давался ему с трудом. — Пешком, естественно!
— Герой! — фыркнула Трисса. — Пешком он пойдет, как же. Ещё неделя не прошла, как помирал, и теперь уже на край света собрался…
— Так ведь не умер же, — сказал он и чуть было не добавил: «Как это случилось когда-то с моими родителями…» — И всё благодаря тебе, кузина!
— Нет-нет, я тут ни при чем, — она смутилась и покраснела. — Ты лучше вот что мне расскажи… давно хотела спросить… мой отец, он ведь ещё не требовал от тебя каких-нибудь странных услуг?
— Странных? — переспросил Хаген, чувствуя внезапный холод. — О чем ты?
— Ну-у, знаешь ли… — Трисса покраснела ещё сильнее. — Быть может, он просил что-нибудь раздобыть — вещь или сведения, — используя при этом твой особый талант?
«Ты когда-то обещал мне, что выполнишь любое поручение во благо клана…»
— Нет, он просто учит меня тому, что знает сам, — сказал Хаген ровным голосом, и лицо его кузины тотчас же просветлело. Он заставил себя улыбнуться.
— Превосходно! — воскликнула Трисса. — Восхитительно! Скажи-ка, братец, ты не мог бы мне кое-что пообещать?
— А чего ты хочешь? — спросил он, остановившись. Теперь они смотрели друг другу в глаза. — Звезду с неба? Сокровище из морских глубин? Одно твое слово, и я…
— Всё гораздо проще, — она положила ладони ему на плечи. — Ты пообещаешь мне сейчас никогда не соглашаться на просьбы Пейтона Локка, если они покажутся тебе… странными. Плохими. Э-э… бесчестными. Ты понял?
Улыбка Хагена застыла.
— Хорошо, Трисса. — «Ты опоздала всего на неделю, сестрица!» — Если твой отец меня о чем-то попросит, я… прислушаюсь к своей совести.
На мгновение в её взгляде промелькнула тревога — девушка почувствовала, что он скрывает нечто важное. Но Хаген говорил столь искренне, что и щупач не распознал бы обмана, поэтому Трисса ему поверила. Как часто он потом вспоминал этот краткий миг, когда ещё можно было что-то изменить…
Они стояли рядом, не в силах ни пойти дальше, ни вернуться домой. В это время в порт входил большой фрегат под флагом, на котором издалека можно было различить цвета императорского дома Цапли, и это было странно: в Фиренце не ждали высоких гостей. На пристани уже собрались люди, с удивлением и тревогой следившие за приближением корабля, и многие вспомнили старую поговорку: «Непрошенными приходят лишь глупые гости да дурные вести».
Хаген и Трисса этого не видели, потому что смотрели только друг на друга.
…На следующий день кузина ворвалась в его комнату точно ураган и принялась взволнованно расхаживать из угла в угол. Она то и дело останавливалась, как будто желая что-то сказать — и взмахивала руками растерянно и беспомощно, не в силах произнести ни слова. Хаген отложил книгу, которую лениво листал перед этим, и спросил:
— Что случилось? Я тебя такой ещё ни разу не видел.
— Случилось! — воскликнула она. — Ох, Заступница… Хаген, скажи, что я сплю!
— Могу тебя ущипнуть, — он пожал плечами. — Но ты сама потом отцу пожалуешься.
— Ты шутишь? — Трисса чуть было не набросилась на него, словно разъяренная кошка. — Да как ты можешь шутить?!
Кое-как успокоив кузину, готовую от избытка чувств не то разрыдаться, не то расхохотаться, Хаген принялся осторожно расспрашивать её о том, что произошло. Рано утром, когда Трисса пошла на рынок, знакомая торговка рассказала ей, что накануне прибыл имперский фрегат, на борту которого оказался некий Торрэ из клана Скопы — этот магус занимал при дворе скромную должность «советника», но слухи о нем ходили весьма неприятные. Торрэ привез письмо Капитана-Императора, адресованное Мариусу, главе семейства Фиренца. Лорд Соловей принял странного гостя, и всю ночь в его доме не гас свет, а поутру…
— Они арестовали Тео! — выдавила Трисса и разрыдалась. — Они забрали его! В тюрьму!! Его обвиняют в государственной измене, Хаген!!!
«В западной части города проживает некий Тео, художник».
Тео… Фиренца?!
Он гладил её волосы, он сжимал её холодные пальцы и вытирал её слезы, не переставая при этом говорить, что произошла ошибка, что Лорд Соловей не даст в обиду своего родственника, что справедливый суд непременно во всем разберется и оправдает ни в чем неповинного художника — а в голове его всё это время пойманной птицей билась одна лишь мысль: «Что же было в том письме?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
