— Почему же ты уверен, что он дышит, если марля и то не шевелится?
— Как ты вообще можешь утверждать, что это он, а не она?
— А вот ты скажи: глаза у него там, под бинтами, прикрыты марлевыми салфеточками?
— Он хоть раз шевельнул пальцами ног или дернул мизинцем?
Техасец пятился, все более и более конфузясь:
— Что за идиотские вопросы? Вы, друзья, должно быть, все с ума тут спятили? Лучше бы подошли к нему да познакомились. Я вам серьезно говорю: он славный парень.
На самом деле солдат походил не столько на славного парня, сколько на туго набитое, стерилизованное чучело. Благодаря стараниям сестер Даккит и Крэмер солдат выглядел ухоженным. Они аккуратно проходились щеточкой по бинтам, намыленной тряпочкой обтирали гипс на руках, ногах, плечах, груди и бедрах. Несколько раз в день они влажными полотенцами стирали пыль с тонких резиновых трубок, тянувшихся от солдата к двум большим закупоренным бутылям. Одна бутыль стояла на подставке рядом с кроватью, и жидкость из нее сочилась в руку сквозь прорезь в бинтах, другая — на полу, и в нее через цинковую трубку стекала жидкость из паха. Сестры то и дело до блеска протирали стеклянные сосуды. Они гордились этой работой, как исправные домохозяйки. Особенно старалась сестра Крэмер, хорошо сложенная девица с полноватым лицом, вроде бы красивым, но начисто лишенным обаяния женственности. У сестры Крэмер был хорошенький носик и отличная, нежная кожа, усыпанная очаровательными веснушками, которые Йоссариан терпеть не мог. Солдат в белом чрезвычайно волновал сестру Крэмер. Часто ни с того ни с сего ее бледно-голубые, невинные, круглые, как блюдца, глаза извергали такой бурный поток слез, что Йоссариан чуть с ума не сходил.
— Откуда вы, черт вас возьми, знаете, что здесь, под этими бинтами, вообще кто-то есть?
— Не смейте так говорить со мной! — негодующе отвечала она.
— Но все-таки — откуда? Вы ведь даже не знаете, кто это такой!
— Что значит «кто такой»?
— Ну кто, по-вашему, под этими бинтами? Вы бы лучше оплакивали кого-нибудь другого. И с чего вы вообще взяли, что он еще жив?
— Какие чудовищные вещи вы говорите! — воскликнула сестра Крамер. Она в отчаянии повернулась к Данбэру, ища у него защиты. — Заставьте его прекратить эти разговоры, — попросила она Данбэра.
— А может, под бинтами вообще никого нет? — отозвался Данбэр. — Может, эти бинты прислали сюда шутки ради?
Она в испуге попятилась от Данбэра.
— Вы с ума сошли! — вскричала она, затравленно озираясь. — Вы оба сумасшедшие.
Затем появилась сестра Даккит, и, пока сестра Крэмер меняла солдату в белом бутыли, сестра Даккит загнала Йоссариана и Данбэра в кровати. Менять бутыли для солдата в белом было делом нетрудным, поскольку та же самая светлая жидкость протекала через него снова и снова без заметных потерь. Когда бутыль с питательным раствором, стоявшая у локтя солдата, опорожнялась, бутыль на полу наполнялась почти доверху. Тогда из обеих бутылей выдергивали соответствующие шланги, бутыли меняли местами, и жидкость снова струилась по прежнему маршруту.
Менять бутыли для солдата в белом было простым делом для тех, кто этим занимался, но не для тех, кому приходилось чуть ли не каждый час наблюдать за этой процедурой. У обитателей палаты эта процедура вызывала недоумение.
— Почему бы не соединить бутыли напрямую и не ликвидировать промежуточное звено? — спрашивал артиллерийский капитан, с которым Йоссариан бросил играть в шахматы. — За каким чертом им нужен солдат?
— Интересно, чем он заслужил такую честь? — вздохнул уоррэнт-офицер, малярик, пострадавший от комариного укуса.
Разговор происходил после того, как сестра Крэмер, взглянув на градусник, обнаружила, что солдат в белом мертв.
— Тем, что пошел на войну, — высказал предположение летчик-истребитель с золотистыми усиками.
— Мы все пошли на войну, — возразил Данбэр.
— А я о чем? — продолжал уоррэнт-офицер, малярик. — Почему это случилось именно с ним? Я не вижу никакой логики в божественной системе наград и наказаний. Посмотрите-ка, что произошло со мной. Подцепи я за пять минут блаженства на пляже вместо проклятого комариного укуса сифилис или триппер, тогда я, может, и сказал бы, что на свете есть справедливость. Но малярия! Малярия! Почему, скажите на милость, человек должен расплачиваться за свой блуд малярией?
Уоррэнт-офицер в недоумении покачал головой.
— А взять, к примеру, меня, — сказал Йоссариан. — Однажды вечером в Маракеше я вышел из палатки, чтобы раздобыть плитку шоколада, а получил триппер, предназначенный для тебя. Девица из женского вспомогательного корпуса, которую я прежде в глаза не видел, заманила меня в кусты.
— Да, похоже, что тебе и в самом деле достался мой триппер, — согласился уоррэнт-офицер. — А я подхватил чью-то малярию. — Хотел бы я, чтобы все раз и навсегда встало на свои места: пусть каждый получает то, что заслужил. Тогда я, пожалуй, еще поверю, что мир устроен справедливо.
— А я получил чьи-то триста тысяч долларов, — признался бравый капитан истребительной авиации с золотистыми усиками. — Всю жизнь я только и делал, что гонял лодыря. Подготовительную школу и колледж кончил чудом. Единственное, чем я занимался в жизни по-настоящему, — это любил смазливых девчонок: они почему-то считали, что из меня получится хороший муж. Все, что мне надо от жизни после войны, — жениться на девушке, у которой деньжат побольше, чем у меня, и продолжать любить других смазливых девчонок. А триста тысяч монет достались мне еще до того, как я родился, — от дедушки. Старик разбогател на торговле помоями в международном масштабе. Я знаю, что не заслужил этих денег, но будь я проклят, если от них откажусь. Интересно, кому они предназначались по справедливости?
— Может быть, моему отцу? — высказал догадку Данбэр. — Он всю жизнь работал не покладая рук, но ему все время не хватало денег, чтобы послать нас с сестрой учиться в колледж. Теперь он умер, так что можешь держать свои доллары при себе.
— Ну а если мы теперь выясним наконец, кому принадлежит по праву моя малярия, тогда все будет в порядке, — сказал уоррэнт-офицер. — Не то что я против малярии. Есть у меня малярия или нет, богаче я все равно не стану. Но не могу же я смириться с тем, что свершилась несправедливость. Почему мне должна была достаться чужая малярия, а тебе — мой триппер?
— Мне достался не только твой триппер, — сказал ему Йоссариан, — но и твои боевые вылеты. Ты их не выполнил, и мне придется летать, пока меня не укокошат.
— Тогда еще хуже. Где же здесь справедливость?
— Две с половиной недели назад у меня был друг, по имени Клевинджер, который считал, что здесь заложена величайшая справедливость…
— …Все устроено в высшей степени разумно, — злорадствовал Клевинджер, весело посмеиваясь. — Как тут не вспомнить еврипидовского «Ипполита»: распущенность Тезея вынудила его сына стать аскетом, а это, в свою очередь, привело к трагедии, погубившей их всех. Эпизод с девицей из женского вспомогательного корпуса послужит тебе уроком и заставит понять, как пагубна половая распущенность.
— Этот эпизод заставит меня понять, как пагубно ходить за шоколадом.
— Неужели ты не видишь, что во всех своих неприятностях частично виноват ты сам? — с явным удовольствием продолжал Клевинджер. — Не попади ты тогда в Африке в госпиталь из-за своего венерического заболевания, ты вовремя отлетал бы свои двадцать пять заданий и отправился бы домой до того, как погибшего полковника Неверса заменил полковник Кэткарт.
— Ну а ты? — спросил Йоссариан. — Ты же не подцепил триппер в Маракеше, а оказался в таком же положении.
— Не знаю, — признался Клевинджер с напускной озабоченностью. — Наверное, я чем-то прогневил бога.
— Ты серьезно этому веришь?
Клевинджер расхохотался:
— Нет, конечно, нет. Просто захотелось тебя подразнить…
…Слишком много опасностей подстерегало Йоссариана, и он не мог предусмотреть каждую. Гитлер, Муссолини и Тодзио, например, задались целью его прикончить. Лейтенант Шейскопф с его фанатичной приверженностью к парадам и усатый высокомерный полковник, обуреваемый желанием чинить суд и расправу, тоже жаждали его доконать. Под стать им были Эпплби, Хэвермейер, Блэк, Корн, сестры Крэмер и Даккит. Йоссариан почти не сомневался, что все они желают ему погибели. А уж относительно техасца и контрразведчика он и подавно не заблуждался. Буфетчики, каменщики, кондукторы автобусов всего мира — даже они желали его смерти. Землевладельцы и арендаторы, предатели и патриоты, линчеватели, вымогатели, злопыхатели — все жаждали вышибить из него мозги. Это была та самая тайна, которую приоткрыл ему Сноуден во время налета на Авиньон: они норовят его прикончить, Сноуден доказал это своей кровью, расплескавшейся по полу хвостового отсека.
