Рейтинговые книги
Читем онлайн Опознание невозможно - Ридли Пирсон

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 37 38 39 40 41 42 43 44 45 ... 105

— Наверное, ты прав. Капелька класса нам здесь не помешает.

— Новое место. Нужно время.

— Нужна удача. И реклама. Нужны хороший талант на сцене и парочка красоток для столиков. Не знаю, но я скучаю по нижней части города.

— У тебя все получится, — подбодрил его Болдт.

— Да ни фига пока не получается. Люди не хотят расставаться с деньгами, вот в чем проблема. В восьмидесятые все было по-другому. А весь фуршетный юмор пошел псу под хвост — теперь только и слышишь «твою мать» да «твою мать». У этих ребятишек напрочь отсутствует чувство языка.

— Ну, всегда есть передача «Футбол в понедельник вечером», — поддразнил его Болдт. Медведь ненавидел футбол, наотрез отказываясь показывать игры.

— Да, и еще опера, — быстро подхватил тот. — Субтитры определенно вносят свежую струю.

Болдт оттаял и улыбнулся, сообразив вдруг, как давно он в последний раз улыбался. Жизнь всегда предполагает выбор, а не заранее определенный путь, а он, похоже, в последнее время сделал неправильный выбор. Это была именно та причина, по которой он перестал время от времени захаживать в бар и навещать Беренсона.

— Я ограничиваюсь нардами и «Монополией», — неохотно признался владелец бара. — В прошлую субботу устроил здесь турнир по «Монополии», и бар оказался забит ребятишками из колледжа. Продал кучу пива. Победитель получает бесплатное угощение.

— Проигравший получает два бесплатных обеда, — саркастически заметил Болдт.

Они обменялись улыбками и ненадолго замолчали.

— Это Лиз? — поинтересовался Медведь.

— Читаешь мысли?

— Я экстрасенс.

Его слова напомнили Болдту о деле. О Дафне. Ненужные воспоминания в нужный момент.

— Я о чем-то спросил тебя, — напомнил Медведь.

— С Лиз все в порядке.

— Что означает — шиворот навыворот.

— Нет, все действительно в порядке.

— О да. Я знаю тебя. И поэтому ты уступил Линетт пальму первенства? Послушай, дело вот в чем. Я считаю, что проблема во взрослении, — начал бармен-философ, постоянно пребывающий под кайфом, но сохраняющий при этом детскую непосредственность, — взрослея в юности, ты говоришь именно то, что думаешь. Ну, помнишь, как делают дети: «Эй, посмотрите, дядя Питер больше не лысый, но его волосы в середине другого цвета!» Такого рода дерьмо. Ребенком ты обычно делаешь то, что тебе нравится — мучаешь маленьких сестер, разбираешь часы на части. Только со временем понимаешь, что можно, а что — нельзя. В этом и заключается вся проблема; таким образом мы учим детей делать и понимать все неправильно. Потому что, став взрослыми, мы превращаемся в свою противоположность: мы редко говорим то, что думаем или чувствуем на самом деле, а заканчивается все тем, что совершаем такие поступки, которых никогда бы не сделали. Кто-нибудь за обедом спрашивает у тебя, как дела, и ты отвечаешь, что все нормально. В действительности ты можешь быть по уши в дерьме, но ни за что не скажешь об этом; каждое утро ты встаешь в шесть утра, выносишь мусор, а потом тащишься на работу, которую ненавидишь, и все ради трех недель отпуска в году. К чему все это? Как так получилось, что мы все перевернули с ног на голову? — Он добавил: — Ты ведь родитель, Монах, и обязательно должен задуматься над этим. — Широко раскрыв глаза, он уставился на Болдта. Спустя мгновение он спросил: — Итак?

— У меня с Лиз все нормально.

— Ты или она? — поинтересовался Медведь.

— Она, — ответил Болдт.

— Серьезно?

— Не знаю.

Медведь заявил:

— Это все работа. Твоя работа, не ее. Правильно? Вот отсюда и Линетт; отсюда и унылое лицо, и тяжесть в сердце. Так ты выглядишь, когда оно начинает пожирать тебя изнутри. Я знаю тебя, Монах. Тебе надо взбодриться. Тебе следует приходить сюда почаще и играть парочку вещей. Ты не должен был бросать пить.

Болдт рассмеялся, изумленный тем, что Медведь всегда сводил несчастье к отсутствию соответствующих наркотиков.

— Это мой желудок бросил пить, а не я. — Как бы то ни было, он никогда особенно не увлекался спиртным, и Медведь знал об этом, но они все равно поддерживали бесконечный диалог о том, что Болдту время от времени не мешало бы выпить пивка. Медведю невыносима была сама мысль о том, что кто-то встречает жизненные неприятности абсолютно трезвым. Это пугало его, как ребенка пугает темнота.

— Я охочусь за парнем, который сжигает женщин, — сказал Болдт, используя глагол, который редко произносил вслух. При этом он выступал в роли хищника, а не защитника. А он предпочитал последнее. Но правда заключалась в том, что в незаконченном деле об убийстве детектив часто выступал в роли охотника, подобно хозяину ранчо, старающемуся поймать в ловушку любое животное, которое приносит вред его стаду. Медведь выглядел шокированным. Он нахмурил лоб и, прищурившись, пристально посмотрел на своего собеседника на другом конце стола. Болдт заметил выражение его лица. — В чем дело, Медведь? Где мы перешли черту, и что привело нас сюда? Ты знаешь? Ведь все не так, как было когда-то. Люди скажут тебе, что все осталось, как было, но это не так.

— Я согласен, — мягким и негромким голосом проговорил Медведь; комедиант ушел со сцены. — Остальные читают только заголовки, Монах. А вы, парни, живете со всем этим дерьмом.

— Я думаю, это все Господь, — мгновенно отреагировал Болдт, потому что думал над этим уже долгое время, а Медведь был как раз тем другом, кому он мог высказать свою мысль. — Или, если быть более точным, его отсутствие. Меня воспитала церковь. Воскресная школа и все такое. А тебя?

Медведь кивнул.

— Храм.

Болдт продолжал:

— Да, во всех этих библейских историях, во всех этих уроках, ты видел добро и зло, Бога и Дьявола — неважно, какое ты придавал им значение — но они имелись, и у тебя была вера, некое ощущение веры, какая-то вера, все равно, малая или большая, в нечто, что выше тебя. Может быть, ты немного иначе глядишь в ночное небо или дважды в неделю ходишь в церковь, но она есть, эта вера, в тебе. А без нее, без ощущения Бога, нет обратной стороны, нечего бояться. Ощущение Господа — как бы ты это ни называл — дает тебе душу; без души ты живешь с незрячими глазами и ощущением того, что можно творить все, что заблагорассудится. Именно это ты видишь в глазах убийцы: ни гуманности, ни совести, ни мысли или заботы о своих соотечественниках. Какой-нибудь парнишка разносит башку своему лучшему другу из-за пары кедов — и ничего. Говорю тебе, это не игра. У них нет души. Я допрашиваю этих ребят, я смотрю им прямо в глаза, и говорю тебе: они не подлежат опознанию. Они — не люди. Я даже не знаю, что они такое.

— Я заметил это, — промолвил владелец бара, кивая головой в знак согласия и оттягивая кожу на щеках так, что обнажились глазницы, отчего он стал похож на монстра. — Я думаю, во всем виновато телевидение. И кино. Оно убивает в нас чувства. Все эти насилия, кровь, даже секс — а я должен тебе признаться, мне нравится смотреть секс; все почти так, как было у меня в последний раз! Понимаешь? Мы упали на самое дно. Единственное, что теперь способно вызвать смех, это тупой юмор о сексуальной жизни твоих родителей. Слышал бы ты некоторых из этих ребят!

— Я охочусь за тем малым, но какая-то часть меня не хочет его поймать; я просто не хочу знать этого. Даффи, та горит желанием допросить парня, увидеть, что заставляет его делать то, что он делает, — разобрать его, как часы, на винтики. Но что если ты откроешь эти часы и ничего не обнаружишь внутри? Если окажется, что лицо и руки его просто маскируют пустую оболочку? Что тогда? Что если здесь нечему научиться? Если ничего нельзя изменить? Ничего нельзя выиграть? Ничего нельзя сделать?

— Тебе нужно избавиться от него, Монах. Передать его кому-нибудь еще. Проводи больше времени с Майлзом. Возвращайся и играй во время «счастливого часа»[3] для меня.

— Он рассылает кусочки расплавленной зеленой пластмассы и записки, напоминающие проделки восьмилетнего ребенка.

— А что там с расплавленной пластмассой? — заинтересовался Беренсон.

— Никто не знает.

Кусочки расплавленной пластмассы по-прежнему казались Болдту очень важными уликами. Он отдал их Лофгрину на анализ, но пока еще не получил от него никаких результатов.

— Зеленая пластмасса, — задумчиво протянул Беренсон. — А у тебя интересная работа, ты знаешь об этом?

Болдт кивнул.

— Какой величины кусочки?

Болдт показал размер: меньше квортера, но больше никеля.[4] Медведь любил шарады.

Беренсон принялся размышлять вслух.

— Это не покерные фишки… свистки — должны же они делать зеленые свистки — украшения? — спросил он. — Может, это какая-нибудь бижутерия? Брелок, цепочка для часов, что-нибудь в этом роде?

— Может быть, бижутерия. — Болдту понравилась эта мысль.

1 ... 37 38 39 40 41 42 43 44 45 ... 105
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Опознание невозможно - Ридли Пирсон бесплатно.

Оставить комментарий