Тем не менее подобные факторы, которые сплачивали войска, не везде во время войны имели одинаковую силу. В оккупированной Франции многочисленные солдаты вермахта до июня 1944 года ощущали на себе другую сторону Второй мировой войны. С одной стороны, ослабленные сильными потерями армейские подразделения, которые прибывали с Восточного фронта, снова получали здесь пополнение и дальнейшее обучение. Таким образом. Франция стала чем-то вроде комнаты отдыха для вермахта. Многие другие солдаты, которые постоянно находились во Франции как оккупанты, могли узнавать об ужасах Восточного фронта только по сообщениям из кинохроники. Солдату морской пехоты Людвигу Бауманну хватало и этого — съемки, которые он с его приятелями видел еще поздней осенью 1941 года в немецком солдатском кино в Бордо, сильно беспокоили его. «Вермахт вел бои до самой Москвы. В каждом „котле“ оказывалось много сотен тысяч русских военнопленных — мы видели это». Когда началась зима и немецкие солдаты стали спасаться от обморожений присланными с родины лохмотьями, Бауманн и его товарищи стали задумываться. «Мы сели и стали рассуждать, спрашивая себя: русские в открытом поле, военнопленные на сорокаградусном морозе, они все должны замерзнуть и умереть с голоду. Было и такое. И тогда мой друг и я сказали: „Нет, мы больше не хотим в этом участвовать. эти преступления, эта война, мы просто хотим жить!“»
Бауманн, который считался «плохим солдатом» и чувствовал отвращение к армии, и его приятель приняли решение дезертировать. Тем самым они вставали на очень опасный путь. Как дезертиры они едва ли могли рассчитывать на понимание и помощь товарищей и немецкого населения. Они были изгоями, которые должны были считаться с тем, что будут выданы. Но Бауманн с товарищем пока хотели не в Германию, а в свободную Вишистскую Францию. Помощники во Франции способствовали их плану: «Это было ночью, французы на маленьком грузовике ждали за углом. Там мы получили гражданскую одежду; и тогда они нас повезли к внутренней границе Франции всего лишь за 40 км оттуда, мы пробирались по кустам». Но немного позже они оказались в руках немецкого таможенного патруля: «Они имели винтовки, а у нас были пистолеты в сумке; мы смогли бы застрелить их. Мы не сделали этого. Я не хочу хвастаться этим, но мы не смогли бы сделать это», — рассказывает Бауманн в интервью ZDF. За этим последовал приговор военного суда: «Я не думал, что нам вынесут смертный приговор, так как мы отсутствовали менее суток. А тогда нас приговорили к смерти». Но Бауманн не был казнен, в отличие от многих других. Он попал в концлагерь Эстервеге, один из пользующихся дурной славой «лагерей на болотах» в Эмсланде, а позже — в тюрьму вермахта Торгау: «Как я знаю сегодня из дела, через семь недель приговор заменили на двенадцать лет тюрьмы с отсрочкой исполнения до конца войны. Я не знал этого. Я десять месяцев просидел в камере смертников, скованный по рукам и ногам дни и ночи, каждое утро, когда менялись часовые, я думал, что сейчас они вытащат и меня. А если они проходили мимо камеры, то я снова был спасен на один день. Это был такой ужас, эта боль преследует меня до сих пор».
По-разному оценивается общее число дезертиров в вермахте. Максимальная оценка — 300 000 случаев до конца 1944 года. Более реалистичным кажется число 100 000 дезертиров, считает доктор Беньямин Циманн, историк университета Шеффилда. Тем не менее не поддающиеся статистическому учету данные на конец войны едва ли нужно называть. Это примерно 100 000 человек, что, если подумать, соответствовало численности почти семи подразделений. При общей численности вермахта 17,3 миллиона солдат, служивших во время Второй мировой войны, дезертирами тем не менее стали лишь меньшинство. Все же Циманн подчеркивает: «Дезертирство, принимая во внимание его охват и последствия для военных ведомств и солдат, было самой знаменательной формой неповиновения в вермахте». В немецкой армии с лета 1943 года имелся значительный прирост случаев дезертирства, которое было следствием все ухудшающегося военного положения, к тому же после танковой битвы под Курском Советская армия на Восточном фронте однозначно захватила инициативу, а в Сицилии высадились западные союзники; на родине город Гамбург был разрушен как раз в результате ужасного огневого штурма, вызванного одной из самых до сего момента тяжелых бомбардировок союзников.
Но можно ли однозначно оценивать дезертирство как «сопротивление в вермахте»? Циманн дифференцирует эти понятия и приводит весьма показательные статистические данные о причинах дезертирства немецких солдат. Минимум 15 % называли однозначные политические и религиозные мотивы; к ним в основном принадлежали коммунисты, сторонники СДПГ и католики. Самая большая группа — более 50 % всех дезертиров — бежала из армии из-за «усталости от войны». Они сообщали, что ощущали бесполезность войны или объясняли все тоской по семьям или женам. От 15 до 20 % солдат вермахта совершили правонарушения: нарушения караульной службы, самовольная отлучка из расположения, несвоевременное возвращение из отпуска, неповиновения; многие указывали, что они во время короткой паники хотели избежать военной юстиции и дальнейших расследований. Основа для таких «статистических оценок», так указывает Циманн, скудна, но грубое деление на три основные группы — непосредственное противостояние, общая усталость от войны и индивидуальные штрафы — все это дает представление того, почему солдаты совершали дезертирства. Наверное, половина исследованных случаев подтверждает, что дезертиры характеризовались происхождением из «лево-пролетарской или католической среды», пишет Циманн и делает вывод; «Распространяемые в родительском доме и круге знакомых ценностные представления, очевидно, способствовали появлению у них моральных норм и категорий суждения, которые влекли за собой внутреннее дистанцирование от вермахта и войны».
![]()
Группа истребителей Bf-110 готовится к атаке
![]()
150-миллиметровая гаубица преодолевает реку по понтонному мосту
![]()
Заняв город, немецкие солдаты тушат пожары
![]()
Туркестанские добровольцы на занятиях, осень 1943 г.
Многие осужденные дезертиры заплатили высокую цену за свое дезертирство. 35 000 случаев дезертирства разбирались немецкими военными судами, в 22 750 случаях были вынесены смертные приговоры, 15 000 из которых были приведены в исполнение. Согласно параграфу 69 армейского уголовного кодекса виновным считался тот, у кого было «намерение длительно уклоняться от обязанности службы в вермахте». Минимальный штраф, предусмотренный за это, — 6 месяцев тюрьмы, за дезертирство «с поля боя» или в тяжелых случаях полагалось пожизненное заключение или смертная казнь. В подписанной Гитлером директиве от 14 апреля 1940 года сообщалось: «Смертная казнь выносится, если преступник действовал из страха перед личной опасностью… Заключение в тюрьму можно… рассматривать как достаточное искупление, если юношеская неразборчивость, ошибочное служебное обращение, сложные домашние отношения или другие бесчестные основания руководили поведением преступника». Тем не менее выходило, что немецкие армейские судьи во время Второй мировой войны весьма злоупотребляли смертной казнью — они, казалось, следовали формулировкам Гитлера в Mein Kampf, согласно которой: «На фронте можно умереть, но дезертир умереть должен». Таким образом, 15 000 казненных немецких дезертиров стали жертвами идеологизированной «юстиции устрашения», которая пыталась жестоко поддерживать «дисциплину» в армии и безжалостно преследовала «вредителей вермахта». Сравнение с Первой мировой войной объясняет истинные масштабы этого числа: в императорской армии, в которой служило примерно 13,5 миллиона солдат, в период с 1914 по 1918 год по статье «Дезертирство» было осуждено примерно 130 000 человек, 49 получили смертный приговор, над 18 осужденными приговор был приведен в исполнение. На многих оставшихся в живых немецких дезертирах Второй мировой войны еще несколько десятилетий лежало пятно обвинительного приговора. Только в 2002 году с принятием бундестагом «закона об отмене неправомочных национал-социалистских приговоров» они были реабилитированы.
