никто и не думал смотреть.
— Знать наверняка? — переспросил Наткет. — К чему тогда глупые розыгрыши? Помнишь, как он бегал в костюме снежного человека? Знать наверняка и подтасовывать факты — как-то не сочетается.
— Ты никогда не задумывался, зачем он это сделал?
— Хотел попугать соседей, — ответил Наткет.
Николь покачала головой.
— Кажется, это называется ловлей на живца. Честер решил, что настоящему снежному человеку захочется поболтать со своим собратом.
Наткет усмехнулся. Отец умел производить впечатление на девушек, и, похоже, Николь попалась на удочку его историй. Но сейчас спорить совсем не хотелось.
Они проболтали до глубокой ночи, вспоминая и перекидываясь старыми шутками. Бутылка опустела, а они продолжали сидеть. В тусклом свете волосы Николь отливали жидким золотом. А еще у нее блестели глаза. Наткет отстранение заметил, что он путается в словах и совершенно не думает, о чем говорит. Надо взять себя в руки, того и гляди ляпнет лишнего. Словно уловив его настроение, Николь встала.
— Поздно уже, а ты и не отдохнул с дороги…
— Да ничего страшного, я тут подумал… Знаешь…
— Я тоже устала, — перебила Николь. — И мне тоже пора спать. Пойдем, провожу тебя в твою комнату.
— Да, конечно. — Он встал, опираясь на спинку стула.
Вслед за Николь он поднялся на второй этаж. Николь толкнула дверь и щелкнула выключателем.
— Ну как? — сказала она. — Узнаешь?
Наткет кивнул. Конечно, узнает, еще как… Если бы воспоминания имели вес, пусть каждое с мелкую монетку, то сейчас его расплющило бы многотонной громадой.
Стены комнаты были разной длины, образуя неправильную трапецию. Чтобы уравновесить асимметрию, потолок сделали скошенным, в итоге добившись противоположного эффекта. Но Наткету эти нескладности были по душе.
Ветер колыхал синие занавески, на которых развернулась история авиации — среди крошечных облачков застыли бипланы и сверхзвуковые истребители, пузатые аэробусы и остроносые летающие лодки.
Он же когда-то подумывал о карьере пилота… Чтобы пролетать над Спектром безоблачными ночами и мигать огоньком знакомым, собравшимся на главной площади. А еще писать открытки из самых невероятных мест: «Здравствуй, папа! Эту открытку я пишу в Париже, стоя у Эйфелевой башни. Завтра я улетаю в Токио…»
На лесках, привязанных к люстре, крутились модели самолетов — неряшливо склеенные и неумело раскрашенные. Привстав на цыпочки, он подтолкнул зеленый «Ньюпор» — самолет закрутился в смертельном штопоре. Раньше, чтобы дотянуться, надо было лезть на стремянку. И нигде ни пылинки… Николь наверняка убирается здесь минимум раз в неделю.
В углу стояла кровать, вернее высокий матрас, накрытый одеялом. Не потому, что Наткет боялся высоты, — просто подобное ложе несло оттенок спартанской аскетичности. Закаляет характер, так он тогда говорил. То, что нужно будущему пилоту.
Вдоль стены громоздились коробки с журналами и книгами. Наткету вдруг захотелось зарыться в них и просидеть всю ночь — перебирая, перелистывая и перечитывая. Ничто так не хранит воспоминания, как. старая бумага. А с этими журналами и книгами прошло считай все его детство. И едва ли, перечитывая тот самый «Изумрудный город» в зеленой обложке, он будет думать о приключениях Дороти и ее друзей. Вот про то, как они с Николь собирали желтые камешки, чтобы сделать дорожку к домику на дереве, — про это он вспомнит.
— Принести еще одеяло? — предложила Николь. — Отопление барахлит, а ночи сейчас холодные.
— Все в порядке, — заверил ее Наткет. — Я так вымотался, что спать буду без задних ног.
— Как знаешь, — сказала Николь. — Спокойной ночи.
Она вышла, прикрыв за собой дверь.
Наткет погасил свет, но еще долго лежал без сна. Сквозь щель в занавесках выглядывал острый рог месяца, похожий на слоновий бивень. А в стороне мерцала розовая звездочка. Это и есть Марс?
Уже засыпая, Наткет подумал, что так и не перезвонил инспектору. Флюгер на крыше тихо заскрипел, ловя дыхание океана.
Калеб терпеть не мог обеденную скатерть в своем доме: изрезанную ножом, выцветшую от времени клеенку. Но бесила Калеба не ее ветхость, а рисунок. Фрукты: фаллического вида груши, лоснящиеся персики, упругие грозди винограда… С тем же успехом на клеенке могли быть пропечатаны порнографические картинки.
Скатерть выбирала его мать, а вкус у нее был чудовищный. Достаточно взглянуть на собаку. Сейчас бультерьер с идиотской кличкой Кролик лежал у ног и громко храпел. Не спал, но храпел.
— Пошел вон. — Калеб замахнулся, чтобы пнуть собаку, но, наткнувшись на ледяной взгляд матери, так и не ударил. Кролик даже не шелохнулся.
— Ешь спокойно, — сказала Феликса.
Калеб уставился в тарелку. Спокойно, как же! Он повозил ложкой, размешивая суп. Среди кружочков белесого жира плавали рыхлые хлопья цветной капусты. Овощи он ненавидел, как и фрукты, но мяса сегодня мать не дала. Выловила кусок и демонстративно отдала собаке. Опьянение прошло, оставив после себя головную боль и обостренное обоняние. Сколько Калеб себя помнил, в их доме пахло тушеными овощами. К этому запаху не привыкнуть, и сейчас его выворачивало на изнанку. А впихивать овощи еще и внутрь было сверх его сил.
Калеб отшвырнул ложку. Жирные капельки супа веером разлетелись по клеенке.
— Дрянь, — сказал он. — Шлюха…
Феликса пожала плечами.
— Я тебя предупреждала, чему ты удивляешься?
Она сидела на противоположном конце стола, разложив перед собой фотографии, точно пасьянс.
— Ты про каждую бабу так говоришь, — хрюкнул Калеб. — И че, мне каждый раз тебя слушать?
— Хоть бы раз меня послушал, — с нажимом сказала Феликса. — Я же знаю женскую породу.
Калеб покосился на тарелку. Ну-ну…
— Конечно, ма. Черт, жаль, не проучили ее лунатика.
— Успеешь. Всему свое время. А сейчас возьми ложку и ешь.
Скрипнув зубами, Калеб сделал, что она сказала. Перечить матери было невозможно. Она все равно заставит его съесть этот суп, а чем дольше он тянет, тем противнее тот будет. Сморщившись, Калеб проглотил первую ложку. Совсем не просто жить, когда твоя мать ведьма. Настоящая.
Когда с супом было покончено, Калеб поднялся из-за стола. Его еще шатало — не самое приятное ощущение на трезвую голову.
— Пойду-ка посмотрю матч…
— Проиграли, — сказала Феликса. — Шесть два…
Калеб скривился.
— Могла бы и промолчать!
— Мог бы и не нажираться как свинья, — пожала плечами Феликса.
Калеб выругался сквозь зубы. Ведьма… Предсказывая результаты матчей, мать не ошибалась; никогда, кроме тех случаев, когда Калеб делал ставки. Азартные игры она презирала так же, как алкоголь и всех его женщин. День был окончательно и безнадежно испорчен.
Кролик довольно заворчал, переворачиваясь на бок. Проклятый подхалим. Еще на что-то надеется, хотя знает же, что мать не отступит. Калеб подумал, что когда-нибудь он все-таки пнет пса — с размаху, кованым ботинком, по морщинистому брюху. Может,
