Появилась Фэнни. Я понимал, что мне нужно подойти и закрыть дверь — замок защелкивался автоматически; отпереть ее можно было только снаружи. Но я не мог двинуться с места, все смотрел на Рубинштейна. Фэнни молча остановилась в дверном проеме. Потом приблизилась и склонилась над ним. Он хотел ухватиться за нее. Попытался говорить, но на губах лишь выступила кровавая пена. Она пыталась поднять его, но Рубинштейн умер и растянулся у ее ног. Наверное, тогда он оторвал пуговицу с ее пальто, но мы оба об этом не подумали. Она была бледной, но спокойной.
«Ты убил его?» — спросила Фэнни.
«Я не хотел его убийства».
Она увидела открытый ящик.
«Ты хотел обокрасть его?»
«Ничто не тронуто», — ответил я.
«Да, он появился слишком быстро».
«Что мы будем делать?»
«Мы должны кого-нибудь позвать. В жизни можно скрыть многое, но не убийство».
«Я не пойду из-за него на виселицу. Я не хотел его убивать. Это случайность».
«Можешь сказать это судье, — усмехнулась Фэнни и добавила: — Дурак, не мог подождать?»
«Почему Рубинштейн вернулся?»
«Подумал, что оставил окно незапертым. Эта коллекция была его жизнью».
Меня вдруг снова охватил гнев. Будь у меня нож, я мог бы сто раз вонзить его в это неподвижное тело. Я понимал того маньяка, который, стоя в лунном свете, рубил саблей труп своего врага. Я сказал Фэнни: «И его смертью. Ты замешана в этом. Тебе не оправдаться».
«Я здесь ни при чем», — возразила она.
«Кому это известно?»
«Ты не станешь лгать».
«Не стану делать тебя своей сообщницей? Почему бы нет? Мне поверят. Все удивились, что ты уехала так неожиданно».
«У меня была причина, — ответила Фэнни. — Не связанная ни с тобой, ни с Рубинштейном».
«Расскажешь это судье, — усмехнулся я. — Вопрос в том, кому из нас он поверит».
«О чем ты говоришь?»
«Кто знал о браслетах на Рочестер-роу? Фэнни Прайс. Кто сотрудничал со мной несколько лет? Кто бывал здесь раньше, знает расположение дома? Кто хитростью убрал с пути Рубинштейна? Звони, оповести весь мир о том, как провалился наш план. Тебя не повесят, красотка Фэнни. Только упрячут в тюрьму на годы — лет на двадцать. Тебе будет пятьдесят, когда выйдешь на волю. Тогда ты станешь спокойнее. Не будешь сводить мужчин с ума».
Фэнни вызывающе запрокинула голову. Я ни разу не видел ее испуганной. Видел побитой жизнью, оскорбленной и униженной. Знал о ее муже. Однажды он едва не убил ее, но не смог сломить ее дух, хотя сломал ей руку, когда был пьян. Она посмотрела на меня — глаза у нее как у змеи — и сказала: «Оповести весь мир. Я рискну».
«Как хочешь, — сказал я. — Но сначала послушай, что я скажу. А я скажу, что находился у себя в комнате и услышал шаги. Сообразил, как отперли дверь в Китайскую комнату. Меня это не интересовало. Я не двинулся с места. Потом услышал шаги, голоса. Я вошел туда и обнаружил тебя стоящей над Рубинштейном. Понимаешь, красотка Фэнни, чему все поверят? Ты выманила его из дома для своих целей. Когда он должен был выехать, ты убедила его вернуться. Вспомнила, что видела открытое окно. Рубинштейн вернулся, ты следом за ним. Ты была воровкой. Я вошел и увидел тебя».
Я думал, что Фэнни бросит мне вызов даже тут, но она этого не сделала. Она сказала: «Твоя взяла», — и потом мы обсудили сложившуюся ситуацию. Спрятать Рубинштейна в китайский халат предложила Фэнни: «Пройдут дни, может, недели, пока его обнаружат. Сочтут, что он поймал Лал на слове. Искать здесь его не станут». И напомнила, чтобы я стер кровь с ножа. Рана не очень кровоточила. Фэнни пошла к нему в комнату, принесла вату, вытерла лужицу крови на полу. Затем все привели в порядок. Времени у нас было мало, но мы боролись за свои жизни. И снова Фэнни предложила столкнуть машину с обрыва. Сказала: «Это безумно, дурно, но это наш единственный шанс. Не вижу, с какой стати мне умирать из-за того, что Сэмми убит». Она подумала и о следах ног. Затем заперла окно, я вернулся к себе в комнату, а Фэнни спустилась вниз и уехала. В общем, это цепь случайностей, и никто, кроме вас, не узнал бы правды. Говорю — кроме вас, но это не так. Дело в проклятой пуговице, зажатой в руке покойного. Почему никто из нас не заметил ее? Наверное, мы очень нервничали. Из-за этой пуговицы и арестовали Фэнни. Она помалкивала, я знал, что она меня не выдаст. Расскажи она все, кто бы ей поверил? У нее не было против меня никаких улик. Мне достаточно было просто отрицать все, и ни один юрист не посмел бы явиться в суд с обвинением. Я бы признаваться не стал, будьте уверены. Какой смысл страдать обоим? Вы действовали в интересах Фэнни — я знал это, — но считал, что вы не доберетесь до меня. Учтите, я не хотел, чтобы ее повесили. Я делал все, что мог. Знал о ее бесчестном муже. Надеялся, что мы свалим вину на него — во всяком случае, мы могли возбудить достаточно сомнений, чтобы признать Фэнни невиновной. Я не думал, что ее оправдают полностью — этого не могло быть. Но общественность громко восхищалась бы ею, решив, что она защищала мужа. Чувство все еще важнее риторики, и они важнее холодных фактов. Но вы все-таки вышли на мой след. Выдал я себя анонимными предупреждениями, которые посылал вам и Паркинсону, когда он стал вмешиваться. Кто сказал, что стремление к безопасности предотвращает часть убийств? Я собирался уничтожить вас в тот вечер. На мое несчастье с вами находился Паркинсон, он оттащил вас в сторону. Я бы попытался снова, но после того, как браслеты были обнаружены, у меня не оставалось шансов. Вы хотели разоблачить меня? Я надеялся, что вы сосредоточитесь на Рэнделле… Что ж, вы одержали верх, и хотя я ненавижу смерть и боюсь ее, больше всего ненавистно мне ожидание той смерти, на которую вы отправили бы меня».
Внизу Грэм написал тонкими черными буквами: «По крайней мере поставьте мне в заслугу, что я спас для вас Фэнни».
Чтение этого поразительного письма заняло много времени. Я не ощущал ничего, кроме облегчения. До этой минуты я боялся, что дело примет плохой оборот, несмотря на все мои усилия.
— Теперь Фэнни должны освободить! — воскликнул я.
Сержант отрывисто произнес:
— Возможно.
— Возьми себя в руки, приятель, — сказал Крук. — Вот наконец труп, от которого тебе будет какая-то польза.
Вскоре мы расстались: Круку требовалось встретиться с кем-то еще.
— Ты такой же, как все остальные, — с усмешкой произнес он. — Удивляешься, что у меня есть и другие клиенты.
Я отправился домой и стал бродить по комнате. Позвонил Паркинсону, сообщил ему новости.
— Господи! Грэм! — крикнул он. — Вот на кого никак нельзя было подумать. — А потом добавил со смешком: — Хотел бы я посмотреть, как он взбирается по столбу веранды.
Я не мог думать ни о ком, кроме Фэнни. Задавался вопросом, когда ее выпустят. И около шести часов после бесконечно тянувшегося дня позвонил Круку.
— Ее выпустят сегодня вечером? — спросил я.
— Не будь наивным, — ответил тот. — Она совершила преступление.
Я был потрясен. Мне это не приходило в голову.
— Она соучастница в убийстве, — напомнил Крук. — Это ей не сойдет с рук.
— Значит, ее все равно будут судить?
— Да.
— И какой приговор ей вынесут?
— Спроси судью. Честно говоря, я не знаю. Жизнь у нее была не сахар — думаю, она легко отделается.
Я возмущенно сказал:
— В суде сочтут, что она была любовницей Грэма.
— Сомневаюсь, что это ее очень обеспокоит.
Через час Крук позвонил мне.
— Знаешь, — произнес он, — ситуация изменилась. Полагаю, ты не убивал Грэма и не писал письма от его имени?
— Нет, — ответил я. — И Рубинштейна не убивал тоже. А что случилось?
— Я только что встречался с человеком, угощавшим твою красотку Фэнни кофе и бутербродами с колбасой вечером шестого января в десять сорок.
Глава двадцатая
Я поражен — точнее выразиться не могу.
Мистер Пегготти
Древние, изображавшие судьбу женщиной, были правы. Она изобретательна, ужасна, насмешлива и совершенно бессовестна. Мы трудились не одну неделю, чтобы избавить Фэнни от страшного обвинения в убийстве. Наконец преуспели в этом, и через несколько часов судьба выкладывает козырь, который прятала все эти недели в рукаве, в лице мелкого круглолицего ничтожества по фамилии Блай. Тот накануне выписался из больницы и впервые осознал значительность собственного существования.
Едва расставшись с Фэнни, Блай ухитрился попасть под грузовик, и «очень жаль, что остался в живых», злобно заметил я. Этот тип был сильно покалечен — он застенчиво объяснял, что разум его был переполнен воспоминаниями о Фэнни, и он забыл, что каждая лондонская улица может представлять собой смертельную угрозу даже в воскресный вечер. Поэтому ринулся под колеса грузовика, и то, что от него осталось, отправили в Вестминстерскую больницу. Там он долгое время не проявлял никакого интереса к жизни и напрочь забыл о Фэнни, но сообщение в вечерней прессе о самоубийстве Грэма пробудило в нем воспоминание. Видимо, Блай позвонил в редакцию газеты, из которой узнал эту новость; в течение нескольких дней он был самым популярным человеком у полицейских и газетчиков. Те предлагали ему интервью и выступления в мюзик-холле, хотя, вероятно, он не мог стоять на одной ноге более пяти секунд. Несчастный случай придал показаниям Блая такую ценность, какой иначе они не могли получить. Полицейские донесения свидетельствовали, что машина сбила его в одиннадцать без одной минуты, то есть за четыре минуты до того, как второй поезд, на котором могла ехать Фэнни, прибыл на вокзал.
