богато иллюстрированные книги отца и несколько наиболее ценных на вид безделушек. Нефритовая лошадка. Нить бусин из слоновой кости с филигранной резьбой.
– Где все? – спрашивает она у Уоллеса в мастерской. – Кому ты их продал?
Она уверена, что в ответ услышит имя Баркли Маккуина. На мольбертах нет холстов. Уоллес не пишет. Она уже не помнит, когда он последний раз ездил в университет, но не знает, уволили его или он сам ушел. Заскорузлые пятна высохшей краски на палитрах покрыты пылью.
В халате поверх рубашки без воротника с расстегнутыми верхними пуговицами Уоллес, босой, похмельный, мрачно развалился в кресле, поместив голову на рогатку из большого и указательного пальцев руки, опирающейся на подлокотник. Она стоит над ним. Джейми отступил к дверям.
– Послал одному антиквару в Нью-Йорк, – говорит Уоллес. – Я знал его, когда жил там. Лошадь была очень ценная.
– Я ее выкуплю. Сколько ты за нее получил?
Уоллес называет астрономическую сумму. Она не сможет ее выкупить.
– Ты не имел права ее продавать, она не твоя.
– Мэриен, но в общем-то и не наша, – уточняет Джейми.
Она нависает над Уоллесом:
– Почему ты больше не пишешь картин и не продаешь их? Ты же вроде как художник.
Уоллес корчится в кресле:
– У меня не получается.
– Нет! – горячится Джейми. – Ты всего-навсего должен пойти в горы, как раньше.
Уоллес качает головой:
– Я пытался. Пытаюсь. Ничего не выходит. Как будто ампутировали пишущую руку.
– Так не бывает, – упорствует Джейми. – Все от головы.
– Конечно, от головы, – кивает Уоллес. – Вот ты и пиши, раз это так просто. Я же вижу твои набросочки. Давай пиши картины, которые захотят купить.
– Акварели Джейми и так покупают, – упрекает Мэриен. – Он продает их в городе.
Уоллес, даже в таком постыдном, неопрятном виде, пренебрежительно кривится. Теперь, когда Джейми стал отлично – по крайней мере, в глазах Мэриен – рисовать, Уоллес перестал обращать внимание на его рисунки и акварели.
– Я хотя бы стараюсь, – говорит Джейми. – Мэриен тоже.
– Так и я стараюсь. – Уоллес поднимает голову: – Мне жаль, если мои усилия не производят на вас впечатления. А ты как-то использовала ту лошадь? Прошу тебя, скажи, если так.
– Хватит, – обрубает Мэриен. – Что сделано, то сделано. Куда ты дел деньги?
– Мне надо было рассчитаться кое с какими долгами. Срочно.
Щека Уоллеса вдавливается в ладонь, как будто голова стала тяжелее.
– Кое с какими, – повторяет Мэриен. – Но не со всеми.
– Нет. Не со всеми.
Она вешает на дверь флигеля замок.
* * *
Ноябрь клонится к декабрю.
Штурман Ричард Бэрд, получивший известность после полета в 1926 году с Флойдом Беннеттом над Северным полюсом, летит над Южным полюсом. После его смерти в конечном итоге возникнет единодушие: скорее всего, Бэрд и Беннетт не долетели до Северного полюса (стертые показатели секстанта в журнале Бэрда, не имеющие ответов вопросы о максимальной скорости аэроплана, потребовавшееся время). Но несомненно, на аэроплане, названном в честь Беннетта (тот к тому времени уже умер), Бэрд вместе с экипажем действительно пролетает над сверкающим белым диском полярного плато до самого Южного полюса.
В Миссуле тоскующая, темнеющая земля угрюмо ждет снега. Падает снежная пыльца, затем толстая, мягкая шкура белизны. Сквозь нее проглядывают будто подтертые ластиком деревья и камни.
Если потолок облаков слишком низкий, Голец качает головой и отправляет Мэриен восвояси. А бывает, когда они уже наверху, наползают слои облаков или поднимается стена, преграждая им путь.
– Внутри там просто серое ничто, – рассказывает она Джейми. – Иногда такое ощущение, как будто тебя нет или как будто мира нет.
– Какой кошмар.
– Но вылетишь с другой стороны, и все кажется еще ярче, словно с глаз сняли повязку.
Бывает, когда они вылетают из облака, даже если она изо всех сил пыталась лететь ровно, крылья оказываются ошеломительно накренены.
– Если бы мы сбились так, что уже опасно, я бы понял, – говорит Голец. – Тебе надо научиться чувствовать это. Местом в штанах.
Однако аэроплан кренится и когда он сам за штурвалом. Мэриен думает, в облаках таится злобная сила, которая переворачивает самолеты, лишь доказывая, что она способна на это. Но если Голец так доверяет своему месту в штанах, почему при виде нешуточного облака сворачивает и при первой же возможности садится?
* * *
Иногда – нерегулярно, не часто – она просыпается на веранде от того, что над ней стоит кто-то темный и трясет ее за плечо. Она никогда не пугается и всегда, еще не проснувшись, знает кто. Интересно, а Джейми переживает, когда она встает и идет с Калебом во флигель? Если и так, он ничем себя не выдает.
– Ты занимаешься этим с Баркли Маккуином? – спрашивает Калеб, устроившись на узкой кровати флигеля.
Они лежат на спине, прижавшись плечом к плечу. В лунном свете крылья ее аэропланов под потолком совсем белесые.
– Ничем я с ним не занимаюсь.
– Ты ходишь к нему.
– Откуда ты знаешь?
– Говорят.
– Я поставляю заказы от Стэнли.
– А зачем ему заказы от Стэнли? В его распоряжении все спиртное на свете.
– Он даже не пьет.
– Непьющий бутлегер?
– Он держится так, как будто неучтиво упоминать о его бутлегерстве. Притворяется, что все не так. И мы оба притворяемся, что он не оплачивает мои полеты.
Он кладет руку ей между ног:
– А что бы он сказал на это?
У нее перед глазами все кружится, опять, будто пыл лесного пожара над горизонтом, наплывает тяжелая красная волна.
– Я бы никогда ему не призналась, ни за что.
– Он тебе нравится?
– Тебе-то что?
Его касания становятся более прицельными. Он тянется к пакету с резинками, который положил на подоконник. Они пользуются ими, когда есть, иначе Калеб просто выскакивает. Мысль о ребенке заставляет их хохотать от ужаса.
– Конечно, нравится. Он дал тебе возможность летать.
– Не только.
– Значит, нравится.
– Тс-с.
– Но это тебе тоже нравится.
– Тс-с.
* * *
Зимой она учится садиться на лыжах. Не так уж трудно, хотя загвоздка в замере высоты, поскольку снег с десяти футов выглядит точно так же, как и со ста. Иногда момент соприкосновения с землей застает ее врасплох. Так как у лыж нет тормозов, хитрость в том, чтобы включить реверс двигателя.
– Заходи, садись, – говорит Баркли.
В холодные месяцы они сидят в доме, за кухонным столом. Мэриен никогда не знает, дома Сэдлер или нет, правда, время от времени его выдает скрип половиц. Баркли осторожен и не прикасается к ней, но рядом с ним все ее тело превращается в сплошной орган чувств. Его присутствие наполняет ее. Как будто она только что вылетела из облака в трепещущий, открывшийся мир.
– Расскажи мне про полеты, – просит он.
И она рассказывает все до мельчайших подробностей, радуясь такой возможности. Джейми переживает из-за того, что опасно, из-за Баркли. У Калеба не хватает терпения на технические детали. Разговаривать с Уоллесом – все равно что со смоченной джином губкой. А Баркли выслушивает ее самые путаные рассуждения.
Он никогда не поднимался в небо. Ему не нравится сама мысль. Она говорит, что как-нибудь возьмет его с собой. Вам понравится, говорит она. Невероятно, как много можно увидеть.
Баркли отвечает, что ему вполне хватает вида из окна автомобиля.
Он задает и более общие вопросы, о ее жизни. Он вежлив, но настойчив, как газетный репортер.
– Так тот гастролер, – начинает он, – со смешным именем…
– Феликс Брейфогл. Оно не смешное.
– Так этот Фредерик Борсноггл пролетает над тобой, ты чуть не падаешь с лошади, а потом каким-то образом понимаешь, что тебе необходимо летать.
– Да. Отбросить всякие сомнения и нырнуть с головой.
– Ну, ты даешь! И почему?
– Не знаю.
– Но какое-то объяснение должно быть.
Она задумывается:
– Помните, вы сказали, что сразу поняли: я та, кого вам необходимо знать. Хотя представления не имели, кто я такая.
Он кивает.
– То же самое.
Любовь, хочет она сказать. Любовь приходит ниоткуда.
– Это разные вещи.
– Может, и разные. Но еще я хотела посмотреть другие края и поняла, что аэроплан может меня туда отнести.
– В который раз повторяю, Монтана ничуть не хуже всего остального, увидишь.
Она соображает, как заставить Баркли посмотреть на дело ее глазами.
– И я устала переживать из-за Уоллеса. Привыкла чувствовать себя
