- Вам сказано, что генерал не принимает!
- Будто?
И лакей, не сказав ни слова, запер дверь.
Я ужасно был зол в это время и, плюнув чуть ли не на дощечку, сошел вниз.
- Его, говорят, нет дома, - пожаловался я швейцару.
- Я почем знаю, - проговорил швейцар, не отнимая глаз от какой-то газеты.
Отсюда я злой пошел прямо в департамент. В приемной стоял швейцар, очень высокий господин, как пугало в огороде с булавой. Я было пошел на лестницу, но он остановил меня.
- Снимите пальто.
В это время я уже смирился духом.
Я снял пальто и по просьбе швейцара дал ему за сбережение пальто пятнадцать копеек.
На мне был надет форменный сюртук, состряпанный в Орехе, с ореховскими пуговицами, давно отлинявшими, с протершимися локтями и полинялым воротником. Брюки были старые, полинялые; на одном сапоге дыра, - и поэтому мне стыдно было подниматься к департаменту. На площадке между двумя департаментами стояло шесть сторожей. Они очень любезно заговорили со мной и объяснили, что Черемухин еще не приехал, и так как теперь второй час, то он скоро будет. Узнавши, что мне надо, сторожа пожелали мне счастья. На площадке и по двум коридорам ходили чиновники в вицмундирах, фраках, пальто, пиджаках и сюртуках - старые, молодые и юноши. Я стоял робко и чувствовал, что я, в сравнении с ними, - дрянцо, и сознавал свое ничтожество перед ними; лицо мое горело, со сторожами я говорил запинаясь, ходил по площадке неловко, руки и ноги вздрагивали…
- Черемухин идет! - сказал один сторож, стоявший у перил лестницы, и вслед за тем вошел на площадку здоровый человек лет сорока, с важной надутостью в лице. В коридоре он спросил вахмистра здоровым голосом, протяжно:
- Директор здесь?
- Точно так-с, ваше-ство! - отрапортовал скороговоркой вахмистр.
- Спрашивал меня?
- Никак нет-с, ваше-ство!
- Доложи, когда придет вице-директор Н.
- Слушаю-с.
И генерал пошел по коридору, важно покачиваясь на правый бок и держа голову кверху. Многие чиновники кланялись ему низко, и он, как мандарин, кивал им слегка, а некоторым и вовсе не кланялся.
- Это он? - спросив я сторожа.
- Он. Он теперь в свое отделение пошел. Идите.
- Булку будет жрать, - заметил другой сторож, улыбаясь.
По указанию сторожа вошел я в большую комнату с лакированным полом, с семью столами разных величин, Чиновники одеты прилично, смотрят франтами; одни пишут, другие разговаривают, третьи читают газеты. Я никогда не ходил по лакированным полам и теперь боялся, как бы мне не упасть, потому что ноги имели к этому большое поползновение. Таким образом, смотря на пол и по сторонам, я заметил все-таки, что чиновников очень много; меня пробирала дрожь, и я не знаю сам, каким образом прошел много комнат и остановился только в последней комнате. Со страхом я подошел к какому-то высокому человеку в сюртуке, с палкой в левой руке, для того, чтобы спросить, где начальник такого-то отделения. Но я и тут сробел. А я от самого дома вплоть до департамента занят был тем - какую мне сказать речь начальнику отделения? В голову ничего не лезло, кроме слов: имею честь рекомендоваться, канцелярский служитель-помощник столоначальника Кузьмин… И это я твердил всю дорогу в то время, как шел по департаментской лестнице и когда шел по комнатам. Она мне не нравилась, хотелось сказать красивее, да ничего лучше не выходило. Теперь, занятый своей речью, я струсил высокого человека с палкой. Увидав меня, он спросил:
- Что надо?
- Я… Куз…
- Что-о? - чуть не заревел на меня человек с палкой. Я смотрел на его палку, которая точно прыгала.
- Мне нужно начальника… - и я забыл фамилию начальника отделения.
- Что вам надо? зачем вы шляетесь по отделениям! - закричал он и отошел прочь.
Ко мне подошел какой-то молодой чиновник и, переспросив, что мне нужно, указал дорогу и заметил:
- Зачем вы вице-директора беспокоите!
- Разве я знаю, - сказал я как-то глупо с досады. Пошел я по указанной дороге; ноги подсекались. Увидал Черемухина и подошел к нему. Он сидит налево, что-то жует и разговаривает громко с каким-то чиновником, сидящим около него. Я стал перед Черемухиным.
- Что скажете? - спросил он меня и встал.
- Имею честь рекомендоваться… - я закашлялся.
- Что нужно?
- Я, ваше превосходительство, Кузьмин из Ореховской губернии.
- А! Петр Васильевич! - обратился он к одному из подчиненных.
- Что прикажете? - спросил его кто-то. В глазах у меня рябило.
- О Кузьмине какое распоряжение сделано? - Причислили к департаменту.
- Ах! да! Вы к департаменту причислены, - произнес генерал таким тоном, как будто он мне сделал большое благодеяние.
Это благодеяние меня словно обухом ударило по голове. Я ничего не слышал, что говорилось вокруг меня и что делалось.
- Поняли? - спросил меня кто-то. Я очнулся. За большим столом сидело пять человек; трое из них смотрели на меня и улыбались; двое писали и о чем-то переговаривали друг с другом.
- Я в это отделение назначен? - спросил я одного чиновника, особенно пристально смотревшего на меня.
- Опоздали немного; директор другого велел определить, а вас причислили к департаменту.
- Сколько же мне дадут жалованья?
- Ничего.
- Да у меня всего-то денег шестнадцать рублей. Чем я буду жить?
Я опять подошел к начальнику отделения, и уже храбро:
- Ваше превосходительство! Я не могу быть причисленным к департаменту, потому что я имею всего денег шестнадцать рублей.
- Жалею!.. Кто же вас просил ехать?
- Да ведь мой формуляр затребовали! Вы хотя по воле меня примите.
- Директор говорит, что вы не обучались даже в гимназии… А у нас нынче даже много университетских причислено к департаменту. Впрочем, вы зайдите дня через четыре, я, может, улажу это дело.
Я пошел к директору. Долго я терся в приемной между разными чиновниками и кое-как дождался директора. Он уже шел домой. Это был высокий, тучный господин, с бакенами, лет тридцати пяти, в вицмундире без орденов.
- Что скажете? - спросил он меня небрежно, мимоходом, глядя в дверь.
Я объяснил ему, в чем дело.
- Подайте прошение, - сказал он мне и пошел.
- Да ведь я причислен к департаменту.
Директор обратился к какому-то чиновнику, вероятно правителю канцелярии.
- Что ему нужно?
- Вам что нужно? - переспросил меня правитель канцелярии.
- Кузьмин… Я из Ореховской губернии.
- Об нем, ваше превосходительство, хлопотал Симонов, ревизовавший ореховскую палату…
- У меня, ваше превосходительство, всего шестнадцать рублей, - сказал я директору.
- Доложите завтра! - сказал директор правителю канцелярии и, раскланявшись, ушел - домой.
"Ах, как хорошо быть директором! Власти-то сколько! Делай, что хочешь!" - думал я, спускаясь с лестницы. Пошел я на свою квартиру в большом горе. Первое, что вертелось в голове, - то: как я буду жить здесь? Ну, проживу я месяц, а потом? И я решился подождать еще четыре дня и потом искать службы где-нибудь в частных конторах. Проситься в департаменты я не мог, потому что у меня не было ни одного знакомого в Петербурге, а Симонов, который мне протежировал, назначен был в какую-то провинцию. Шел я по Невскому, и как мне противен он казался со своим блеском! - но при этом мне страшно было больно, что я не могу в Петербурге долго жить? Буду ли я в нем долго жить? Не знаю. Вот я и надеялся на перевод, а что вышло! Ехать назад не хотелось, да и на какие я поеду деньги?..
Андрей Васильевич, мой хозяин, тоже пособолезновал мне и стал просить зажитые мной у него за квартиру с пищей два рубля и при этом обидчивым тоном говорил мне, что он человек бедный, платит за квартиру дорого и ему от этой квартиры в пять комнат только убыток. Он уступил мне эту комнату за тридцать пять копеек в сутки на пять дней.
Скука была страшная в это время. Хозяин говорил глупости, да ему и некогда было беседовать со мной; сестра его, повивальная бабка, девица двадцати девяти лет, сетовала, что в Петербурге очень много бабок, практики нет, а в провинцию она не едет, во-первых, потому, что помогает в хозяйстве брату, а во-вторых, в провинции простой народ не доверяет ученым бабушкам. Шатался я и по городу- все невесело. Так бы и не глядел ни на что, так и вертелись в голове слова чиновников из Ореха: "Служил бы ты, служил здесь, а то, ишь, советником захотел быть". Опротивело мне глазеть по городу, и стал я лежать. Пролежал сутки, надоело. На другие сутки стал переписывать одну статью - ничего не лезет в голову; выпил водки для вдохновения, - хуже: спать захотелось…
Пришел в департамент. Черемухин объявил мне, что мне назначено заниматься в его отделении; что я буду числиться при департаменте впредь до определения в штат, а так как я человек бедный, то буду получать жалованье, как вольнонаемный писец.
- Сколько же мне будут давать? - спросил я помощника столоначальника, Василия Петровича, в стол которого меня отослал Черемухин.
- Не знаю. Рублей десять или восемь.
