Я специально оставил лагерь Фольксмарштрассе на следующий день, потому что он был еще хуже. В старых фабричных постройках жило приблизительно пять тысяч человек. Условия были настолько ужасающими, что девушки продавали свое тело за пятьдесят пфеннигов - это около пятнадцати центов. Когда мы несли мешки с одеждой в распределительный центр, из окон высовывались подростки и забрасывали нас пищевыми отходами.
"Не сердись на них, - сказал я Корри, счищая с нее гнилые листья салата, им больше нечего делать здесь, кроме как придумывать всякие гадости".
Но самым печальным зрелищем для меня был лагерь им. А. Ж. Дюнана. Мы с Корри отправились туда в последнюю очередь. В этом лагере, названном в честь основателя Красного Креста, находилось много бывших специалистов, особенно учителей. Этот лагерь был печально известен не только тем, что тут было физически тяжелее, но и потому, что люди здесь пытались сохранить свои традиции, а это делало неминуемые разочарования еще более болезненными.
В тот день я вышел из офиса начальника лагеря и увидел, что Корри беседует с седовласой немкой из Восточной Германии по имени Генриетта. Что-то в ее манерах напоминало мне мисс Мекле. Мы нашли тихий уголок и просидели там целый час. Генриетта рассказала, что она была учительницей тринадцати-, четырнадцатилетних ребят в Саксонии, и в этом была вся ее проблема.
"Если бы я учила пяти- или шестилеток, я бы могла закрыть на это глаза, сказала она, - но нет, мои ученики были как раз в том возрасте, когда дети принимают участие в празднике "Jugend Weihe", т. е. "Посвящение молодежи"".
"Посвящение молодежи?"
"Да. Видите ли, - сказала Гериетта, - я лютеранка. В нашей церкви конфирмация - великое событие в жизни ребенка, может быть, самый большой праздник. В этот день ему дарят подарки, произносят поздравительные речи, он обретает новые права, как, например, право носить длинные брюки для мальчиков. Но прежде всего это религиозный день. Это обряд исповедания веры".
Затем Генриетта рассказала о празднике "Jugend Weihe" - празднике посвящения молодежи. Я сразу понял, что это очень умная атака против Церкви. Правительство заменило этой церемонией христианскую конфирмацию.
"Во время этого действа молодежь приносит клятвы не Богу, а государству, сказала Генриетта, - и государство очень большое значение придает торжественности и нерушимости этих обещаний. Учителя должны были готовить молодежь к этой церемонии в течение года".
Прежде чем Генриетта объяснила, чем это кончилось для нее, я догадался: "И вы отказались".
"И я отказалась".
"Но это же очень смелый поступок".
Генриетта засмеялась. "Нет, - сказала она, - я вовсе не смелая. Я была обыкновенной учительницей предпенсионного возраста. Я не мученица. Но я просто не могла заставить себя учить этих чудесных ребятишек тому, что государство есть Бог".
Предполагалось, что все сто процентов молодых людей будут присягать на верность государству во время этой ложной конфирмации. Из класса Генриетты принесли присягу только тридцать процентов.
Она сказала, что сначала на нее давили не очень сильно. Партийные руководители наносили ей дружественные визиты примерно раз в неделю. Естественно, предполагалось, что все учителя будут делать все возможное, чтобы всех своих учеников привести к присяге. Они были уверены, что на следующий год все изменится.
Но и через год ее отношение к этому осталось прежним. "И тогда на меня начали давить по-настоящему", - сказала Генриетта. Еженедельные визиты превратились в еженощные. Каждый раз к ней приходили разные люди - неделя за неделей. Снова и снова мы говорили об одном и том же. Где моя преданность? Понимаю ли я, что меня могут обвинить в препятствии прогрессу? Это было серьезное преступление в Народной республике.
Ночь за ночью они задерживались в ее квартире допоздна, нервируя и запугивая до тех пор, пока она не потеряла сон. Характер Генриетты стал портиться. Страдала работа. Тем временем давление начали оказывать и на детей, и они стали спрашивать, почему их не готовят к посвящению, как всех.
"Итак, как видите, - сказала Генриетта, и теперь она уже плакала, - я бежала. Я не могла вынести этого. Вот почему, - она махнула рукой в сторону лагеря, как бы включая сюда всех учителей, которые бежали, как и она, - нельзя считать меня смелой. Может быть, мы только начали становиться смелыми, но мы сдались. Мы все".
Поговорив с Генриеттой и другими беженцами, я постепенно представил себе картину жизни Церкви в целом при коммунистах. В своем представлении я нарисовал внешний круг - те страны, где, судя по моему собственному опыту и сообщениям других, была некоторая степень религиозной свободы: Польша, Чехословакия, Югославия, Венгрия и Восточная Германия. Но помимо этого внешнего кольца, по словам тех, кто бежал, существовал еще внутренний круг, где атаки против Церкви были действительно сильными: Румыния, Болгария, Албания и Россия.
Я посетил все государства внешнего круга, кроме Восточной Германии. Теперь, как я понял, мне нужно было попасть и в эту страну.
Удобнее всего было нанести этот визит прямо отсюда, из Западного Берлина. Но, когда я предложил Корри поехать со мной, она
посмотрела на меня глазами, полными ужаса.
"О, Анди! - воскликнула она. - Как мне оставить лагеря? Здесь столько работы и некому ее делать! Как я могу все бросить?"
Я внимательно посмотрел на нее: ее щеки пылали, а глаза горели лихорадочным огнем. Я засомневался в том, что правильно поступил, привезя ее сюда, в это море нужды и лишений. На эти страдания было трудно смотреть даже мне, но для медсестры - знающей, что нужно делать, но не имеющей возможности применить свои умения в полной мере - это, должно быть, было настоящей мукой. Она ездила из лагеря в лагерь и с неистощимой энергией организовывала занятия с мамами, устанавливала баки с кипяченой водой, пыталась обеспечить отдельное хранение посуды, которой пользовались больные туберкулезом. Повсюду она устраивала летучие медосмотры, смазывая больные горла, очищая старые болячки, промывая воспаленные глаза и даже иногда удалГя зубы.
Ради ее же пользы я хотел, чтобы она уехала и хоть немного отдохнула. Но она отказалась. "Ты поезжай, - сказала она, когда я получил без всякого промедления визу в Восточную Германию. - Что мне там делать? Я не могу проповедовать. Я не говорю по-немецки. Я даже водить машину не умею. Зато я сразу вижу туалет, кишащий микробами". Она подхватила чемоданчик с дезинфицирующими средствами, с которым никогда не расставалась. "Когда вернешься, ты мне все расскажешь", - сказала она.
Так произошла первая разлука в нашей совместной жизни, но не из-за моего, а из-за ее служения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
