Так произошла первая разлука в нашей совместной жизни, но не из-за моего, а из-за ее служения.
Я пересек границу между Западной и Восточной Германией недалеко от Бранденбургских ворот.
Разница между двумя половинами города стала заметна сразу, как только я попал в Восточную часть. Меня уже не удивлял вид слегка потрепанной одежды и огромных букетов цветов, занимавших все пространство в магазинах, где должны были висеть костюмы, которых не было из-за послевоенного отставания производства.
Но меня поразила тишина. На улицах никто не разговаривал. Это было непонятно и странно, как будто город пребывал в трауре.
Или в страхе. Со временем я стал физически ощущать этот страх. Повсюду была полиция. Они стояли на мостах, у входа на заводы, фабрики и в общественные здания; они могли остановить любого человека, обыскать портфель, хозяйственную сумку, бумажник. Но никто не жаловался на этот произвол. Никто не протестовал, все молчали. И эта ужасающая тишина нависала над городом, как ядовитый туман.
Громкий голос правительства представлял собой резкий контраст с молчанием людей. Он гремел повсюду. По радио, через
громкоговорители, на рекламных щитах. Везде висели лозунги: на стенах, на крышах домов, на телеграфных столбах, на киосках, в магазинах, гостиницах и на железнодорожных станциях. Пропаганда везде.
Я удивился прямолинейности государственной политики. Восточная Германия как раз тогда входила в полосу острого продовольственного дефицита. Трудолюбивые немецкие фермеры без всякого энтузиазма отнеслись к идее организации колхозов. Из села уходило так много людей, что в ту осень некому было собирать урожай. Правительство все надежды возлагало на механизированную уборку, сопровождавшуюся массовой пропагандой. Будет очень много хлеба, потому что достижения социализма превосходят все то, чего может добиться индивидуальный фермер.
Одно было плохо. Чтобы машины могли убрать пшеницу, она должна была быть сухой, и для механизированной уборки требовалось на два солнечных дня больше, чем для уборки вручную.
И конечно, в тот год лили дожди. Дождь шел каждый день именно во время сбора урожая.
Затем вдруг по всей стране появились плакаты с маленьким стишком:
Ohne Gott und Sonnen schein
Holen Wir Die Ernte ein.
И без солнца, и без Бога
Урожая будет много.
Я видел, что этот лозунг действительно потряс людей. Это был дерзкий вызов нового режима Самому Богу. Дожди лили не переставая, и урожай собрать было невозможно. И вдруг за одну ночь плакаты исчезли так же внезапно, как появились, - все, кроме нескольких насквозь вымокших и накрепко прилипших к столбам.
Что же теперь сделает правительство?
В объявлениях по радио и в газетах заявлялось следующее: "Никому не позволяйте говорить, что у нас нет хлеба. Хлеба на самом деле много. Это еще один пример победы социализма над силами природы".
Но хлеба все же не было.
Я сам ходил в булочные и не видел хлеба. Его не было даже в ресторанах.
Но самое печальное, что никто не говорил об этой двуличности. Об отсутствующем хлебе никто не упоминал. Люди молчали.
Более всего я интересовался южными районами Саксонии, потому что слышал от Генриетты и других беженцев, что Церковь там была еще жива. Я не знал, до какой степени она жива. Германия была страной противоречий. С одной стороны, давление режима ощущалось здесь сильнее, и идеологическая обработка с постоянным полицейским надзором вызывали омерзение. Но в то же самое время в Восточной Германии было все-таки больше религиозной свободы, чем в любой другой коммунистической стране.
Человек по имени Вильгельм, чей адрес мне дали в Саксонии, был профессиональным молодым служителем лютеранской церкви. Деревня, в которой он жил со своей женой Мар, находилась в горной и лесистой части страны. Вокруг повсюду были леса, вид которых всегда наполняет сердце каждого голландца завистью. Рядом с домом стоял маленький мопед, на котором, как я узнал, Вильгельм объездил всю Восточную Германию в солнце, дождь и снег.
Вильгельм встретил меня у дверей и без колебаний пригласил войти. Мы сидели за чаем, которым поила нас Мар, и я рассказал, зачем приехал за Железный занавес.
"Я рад, что вы приехали", - сказал Вильгельм. Он замолчал и закашлялся. Глубокий сухой кашель сотрясал все его тело. "Мы нуждаемся в поддержке и воодушевлении".
"А Библии вам нужны? - спросил я его. - У меня с собой есть Библии на немецком".
"О, у нас много Библий".
Я это слышал и раньше и стал ждать, когда он наконец признается, что на самом деле Библий мало. Но Мар отвела меня в маленький кабинет, и мне показалось, что я опять дома. На полках стояли десятки Библий. Я взял одну и посмотрел на место издания. "Отпечатано в Германской Демократической Республике".
"Давайте я расскажу вам о других свободах, - сказал Вильгельм, - у нас есть семинарии, которые выпускают не политиков, а действительно христиан. У нас проводятся евангелизационные кампании, привлекающие тысячи человек. Внутри лютеранской церкви существует движение, настолько же сильное, как, осмелюсь сказать, любое движение в Голландии".
"Но вы сказали, вам нужно воодушевление".
Вдруг кулаки Вильгельма сжались. Я увидел, как побелели костяшки пальцев.
"Мы ведем одну из самых важных битв в Европе. Здесь, в Германии, коммунисты пытаются применить новый тип "убеждения", на мой взгляд, гораздо опаснее, чем открытое преследование. Вы сможете пойти со мной на сегодняшнее заседание нашего синода? Вы сами увидите, о чем я говорю".
Я предложил поехать на моей машине, и Мар улыбнулась мне с благодарностью. "Из-за этого ужасного мопеда, - сказала она, - он так кашляет. Тысячи километров в любую погоду. Два года назад врач велел ему держаться подальше от сквозняков!"
Вильгельм погладил ее по руке. "Мар беспокоится, - сказал он извиняющимся тоном, - но если вы хотите, чтобы вас услышали молодые люди по всей стране, что делать?"
В машине он вернулся к начатой теме. "Мы, немцы, оказались первыми жертвами этой атаки, - сказал он. - Если против Церкви проводят жесткую политику, ее тем самым лишь укрепляют. Так было всегда. Когда начинаются преследования, люди задумываются, стоит ли сражаться за свою веру, и такое испытание христианство всегда выдержит. Настоящая опасность возникает при скрытых нападках, когда человека уводят, отвлекают от Церкви прежде, чем он достаточно окрепнет. Помните это, когда будете слушать сегодняшние выступления".
Это заседание синода было созвано для рассмотрения проблемы, которую они назвали "ложной Церковью". Пастор за пастором вставали и зачитывали какие-то статистические данные, которые я сначала не понимал. "Церемония вступления в жизнь - тридцать пять процентов. Посвящение молодежи - пятьдесят пять процентов. Брак - сорок пять процентов. Похороны - пятьдесят процентов".
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
