— Что тут происходит? — настаивает она.
— Мужская хрень! — отметает он ее попытки.
— Бэ-э. — Николь выпячивает нижнюю губу.
В этот момент я случайно подхожу к окну и тут же замечаю красный «рейнджровер». Он на полном ходу мчится по дороге к нашему дому.
— Ах-ах! — вырывается у меня.
Рогерн следит за моим взглядом.
— Вот черт. За твоей хибарой наблюдение или что?
— Проблемы с копами? — спрашивает Николь. — Классно!
— Сумку! — тихо командую я сквозь зубы.
— Уно моменто! — отвечает Рогерн. Моя сумка с ларцом лежит в запертом комоде вместе с CD.
— Адиос! — кричит Николь нам вслед, когда мы с Рогерном выскакиваем из квартиры и мчимся вниз по ступенькам. Лестница кажется нам сейчас надежнее, чем лифт. Сумку я несу под мышкой.
На первом этаже я жду за дверью, пока Рогерн выясняет обстановку на площадке. Вернувшись, он показывает глазами вверх.
— Тачка стоит у дверей, — шепчет он. — Один сидит внутри. Лифт на десятом этаже!
Глаза его разгорелись. То, что происходит, не совсем реальная жизнь. Он сейчас участник телевизионной интерактивной игры в формате 3D.
Высоко над нами открывается дверь с площадки на лестницу. С десятого этажа выглядывают сначала одно, потом два лица. Я толкаю Рогерна в сторону:
— Выходи и спокойно прогуливайся!
Потом я звоню в дверь к фру Улсен на первом этаже. Это вдова нашего старого консьержа.
Лифт шумит, на лестнице слышны быстрые шаги.
Фру Улсен приоткрывает дверь. Стучат вставные зубы, звенят драгоценности, грохочут замки. Моргают подозрительные глаза. Вся ее жизнь крутится вокруг страха быть ограбленной в собственной квартире.
— Белтэ меня зовут! — кричу я в ее слуховой аппарат.
— Кого убьют?
— Вы меня знаете?
Она кивает весьма скептически. Раньше мы здоровались, когда шли в магазин или из магазина. Перекидывались парой слов у почтовых ящиков. Но, судя по всему, она не исключает, что за моей внешностью скрывается злой демон с красными глазами и клыками.
— Мне нужно взглянуть на ваш балкончик, — говорю я.
— Какой кончик?
— Бал-кон-чик! Есть опасность, что он может обвалиться!
— Никогда ничего подобного не слышала! — возражает она. Смотрит на мою сумку. Как будто в ней спрятаны переносные орудия пыток.
— Меня послало сюда начальство! — ору я.
Для старого приверженца социал-демократии, к которым относится фру Улсен, слово «начальник» — волшебное. Она впускает меня и ведет по квартире. Порядок идеальный, все прибрано. Как будто в любой момент с проверкой могут прийти представители Общества культуры быта. По дороге она рассказывает мне о кошмарных мастеровых, говорит, что жилищный кооператив выбросит массу денег на ремонт балконов, что она будет голосовать против и что ее Оскар, мир его праху, ни за что не потратил бы деньги на эдакую ерунду.
Я открываю дверь балкона и выхожу. Чтобы она поверила, делаю вид, будто проверяю щель между полом и стеной.
— Хорошие новости! У вас все в порядке, фру Улсен, — сообщаю я, — ваш балкон вряд ли упадет первым.
— Вряд ли? Первым? — повторяет она в ужасе.
— К тому же вы живете на первом этаже. Ха-ха! Если что-то случится, я имею в виду. Во всем надо видеть хорошую сторону!
Она хочет спросить меня о чем-то. Я кричу:
— Мне нужно проверить еще много балконов, пожалуй, я пойду короткой дорогой! — Я залезаю на перила балкона и спрыгиваю на траву. Приземление не слишком удачное. Фру Улсен смотрит мне вслед, пока я бегу к деревьям.
Там я оборачиваюсь. На десятом этаже среди отблесков света в моем окне я вижу силуэт мужчины.
В окне этажом ниже стоит Николь.
Я машу ей.
Она машет в ответ. На своем балконе фру Улсен поднимает руку и начинает медленно размахивать из стороны в сторону.
Я растворяюсь среди деревьев.
Для того чтобы запутать вражеские ракеты, запрограммированные на мое тепло, я долго мечусь по тропинкам вокруг моего дома. Весело киваю молодым мамам с колясками. Так же весело переговариваюсь с малышами, которые с изумлением рассматривают бледнолицего сумасшедшего.
Наконец я осмеливаюсь подойти к Болле. Они еще не обнаружили ее, малышку.
Сумку с ларцом я кладу на заднее сиденье. Сверху кидаю куртку.
4.
Сад у дворца в Нижнем Хольменколлене буйствует красками. На кустах цветы. Все ужасно благополучно. Даже лужайка перед домом источает самодовольство.
Несколько минут я стою на лестнице и пытаюсь все обследовать. Потом решаюсь позвонить. Когда мама открывает дверь, я вижу, что она уже порядком поддала. Макияж лежит на тонких морщинах, как шпаклевка. Глаза потяжелели от вина и транквилизаторов. Губы растрескались. Мне кажется, что сейчас у нее вид хозяйки борделя, которую только что обратила в свою веру какая-то подозрительная религиозная секта.
— Дорогой, это ты? Уже? — произносит мама.
Это не вопрос. Она чувствует приближение чего-то неотвратимого.
— Да, я. А где профессор?
— Трюгве? Ему пришлось уехать. Совершенно неожиданно.
— Куда?
— Разве это важно? Что случилось? Чем ты сейчас занимаешься? Как ты себя чувствуешь?
Вопросы так и лезут из нее. Каждый раз, когда я веду себя хоть немного иначе, мама думает, что у меня рецидив. Что санитары из клиники бегают по городу с сетью и смирительной рубашкой и ловят меня. У меня часто такое впечатление, будто она стыдится моих нервов и предпочла бы что-нибудь более реальное. Вроде рака. Инфаркта. Болезни Крейцфельта. СПИДа. Я пытался объяснить ей, что мозг, строго говоря, ничем не отличается от сердца или почек. Переплетение нервных клеток, волокон, жиров, жидкостей. Наши мысли в конечном счете могут быть сведены к химическим и электронным сигналам. Психические болезни — это разбалансировка. Но мама принадлежит к тому типу людей, которые вздрагивают, если им советуют беречь нервы. И сразу уходят. Как будто им сообщают, что сейчас отрубят голову. И тут же съедят.
Мы идем по комнате, обходим стороной персидский ковер. Входим на кухню. Пес Бройер поднимает голову и рыгает. Хвост делает два-три удара об пол. Больше этот пес ни на что не способен. Его голова опять опускается на лапы.
Я ставлю сумку с ларцом на пол. Мама вряд ли догадывается, что внутри. Тишина.
— Так ты… хотел… поговорить со мной?
Мама совершенно не умеет притворяться. Она, конечно, надеялась, что все будет благопристойно, вроде «Ой, как хорошо, что ты забежал», но интонация выдает ее волнение.
Я обдумывал похожий разговор с тех пор, как стал подростком. Так что теперь вполне готов к нему. Я отрабатывал реплики, правил их, улучшал и полировал. Пытался предвидеть мамины ответы. Но все, что я заготовил, исчезло в пучине забвения.
Я смотрю на маму. Она смотрит на меня.
Потом я просто говорю:
— Я вас застал!
Не знаю, чего она ждала от меня. Но вряд ли этого.
— Ты нас застал? — переспрашивает она, ничего не понимая.
— Когда мы ездили с палатками.
— С палатками?
Я слышу, где-то голоса и смех, которые сбивают с толку. Оказывается, в соседней комнате включено радио. Я уточняю:
— Тем летом. Тебя и профессора.
Каждое слово подобно глубинной бомбе. Проходит несколько секунд, прежде чем раздается взрыв. Она вздрагивает. Четыре раза. Каждое слово поражает свою цель в недрах ее души.
Сначала она молчит. Глаза становятся стеклянными. Мой взгляд проникает ей прямо в мозг. Она нажала клавишу rewind[52] и возвращается в прошлое. Я вижу, как фильм крутится с бешеной скоростью назад, доходит до того лета. На экране поблекшая сцена с ласками профессора.
— Ты видел нас? — повторяет она еще раз, как будто ждет, что я признаюсь в дурацкой шутке. А сейчас просто валяю дурака.
Но я продолжаю смотреть на нее.
— О господи, Малыш Бьорн! О господи, дружок.
Я чувствую, как у меня начинают бегать желваки. Она глубоко вздыхает.
— Это ерунда! — восклицает она. Тон голоса холодный, отталкивающий. Можно подумать, что она сейчас оправдывается перед отцом. — Там и тогда это ничего не значило!
— Но ты ведь вышла за него замуж. Так что не совсем ерунда.
Ее взгляд становится обиженным, раздраженным.
— Это потом. Потом у нас появилось… Но в то лето… — Она ищет слово, но не находит его.
— …ты ему изменяла, — заканчиваю я.
— Мы с папой договорились. И никогда не изменяли друг другу. И папа тоже… — Она остановилась. — Если бы папа остался жив… — Слова застревают у нее в горле.
— Он был папиным другом, — продолжаю я прокурорским тоном.
Она берет мою руку, с волнением переплетает свои пальцы с моими. Я чересчур быстро отдергиваю руку.
— Вы продолжали заниматься сексом даже во время похода. Прямо на наших глазах!
