— У, черт! — только и проговорил Левка.
— Пусть мальчик покажет Карлу свой номер, — обратилась ко мне баронесса.
И хотя Димка и сам хорошо знал немецкий гешпрех,[86] я сказал:
— Покрутись еще, Дубленая Кожа!
— Не буду! — вспыхнул наш самолюбивый друг.
Не желая навлекать на парня беду, я вежливо ответил баронессе, что Димка очень устал и не может повторить номер.
— Немного можно, — проговорила баронесса. — Мой Карл так любит цирк.
— Пошли ее к черту! — рассвирепел Димка. — Скажи, что шутом у нее не буду.
Как только мог, я пытался убедить фрау, что после дороги. Димка очень ослаб и лучше завтра повторит представление.
— Я его буду пороть! — прошипела баронесса.
— Ну и птица! — воскликнул по-русски Левка.
— Что он сказал? — бешено повернулась ко мне баронесса.
— Их заге: «птичка»,[87] — улыбаясь ответил Левка.
— Вас ист дас птишка?[88]
— «Птичка» эс ист ди Фогель,[89] — невинно объяснил Левка. — У вас очень хорошая фамилия, — и тут же добавил по-русски: — Но идет она тебе, как велюровая шляпа раку.
Димка не выдержал и фыркнул. Баронесса почувствовала, что маленький русский сказал по ее адресу грубость и, размахнувшись, изо всей силы ударила Левку по лицу:
— Молчать! Ни слова больше на своем варварском языке!
Левка поднялся с полу — из носа и рассеченной губы текла кровь…
— Удивляюсь! — повернулся Большое Ухо к Камелькранцу. — Баронессе говорят комплименты, а она дерется.
— Унтерменш! — шипела баронесса.
Шумя платьем, она вышла из амбара. Верблюжий Венок сердито махнул нам рукой и повел в сарай. Велел набрать соломы и расстелить ее на полу в амбаре:
— Мы устроим вам маленький карантин.
— Зо![90] — с пафосом воскликнул Левка, поднимая палец. — Это есть знаменитая немецкая аккуратность. Учитесь, русские свиньи!
Наш хозяин принял насмешку за чистую монету и, похлопав Левку по плечу, плотно прикрыл и замкнул двери амбара:
— Ты прав, унтерменш! Мы очень, очень аккуратны.
Мы постелили в углу солому, прямо в одежде улеглись.
Левка возился, возился, наконец, сел:
— И долго они нас будут держать в этом карантине?
— Покуда русский дух из тебя не выветрится, — проворчал Димка.
— Что-о? Скорее Верблюжий Венок с баронессой начнут говорить по-китайски…
Пока Левка с Димкой спорили, я уснул и все время видел ужасные сны. То подходила баронесса и, превратившись в змею, шипела на ухо, шевеля своим язычком: «Унтерменш». То Камелькранц «ёкал» на лошадей, и они неслись вскачь. Вот кони поднялись, с грохотом поскакали по островерхим крышам, и топот их ног о черепицу был так громок, что я проснулся.
Через щели амбара свет уже не пробивался. Наверно, была ночь.
— Левка, ты спишь? — тихо спросил я.
— Нет, Чапай думает, — с обычным своим шутовством откликнулся Левка. Но вдруг повернулся ко мне, зашептал:
— Знаешь, я ее сейчас просто ненавижу… эту сволочную немку.
— А здорово она тебя? Нос-то болит?
— Болит…
— Но ты молодец, Левка. И Димка — молодец, так и надо. Ползать перед ними на брюхе не будем.
— Молокоед, а ты помнишь пионерское обещание? — вдруг спросил Димка. Оказывается, и он не спал.
— Ясно помню. А что?
— Забыл слова… Есть там насчет того, как должны вести себя пионеры в нашем положении?
Приподнявшись, я медленно, словно говорил клятву, прочитал:
— Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик, перед лицом своих товарищей обещаю:
— что буду твердо стоять, — подхватил Левка, — за дело Ленина, за победу коммунизма…
Меня эти слова словно пронзили насквозь. Я подумал о том, что никогда еще не чувствовал их смысл так, как теперь. И подумал, что, наверное, такое же чувство охватывает наших солдат, когда они произносят слова присяги перед боем. Теперь мы должны и на деле твердо стоять за дело Ленина.
— Ведь мы же ленинцы, правда, ребята? — спросил я.
— И ленинцами останемся, — подтвердил Димка.
— Пионеры, к борьбе за дело Ленина будьте готовы!
Я даже привскочил на соломе, Слова шепнул кто-то в щель снаружи амбара.
— Кто здесь? — вскрикнул я.
Проворчала во дворе собака. Потом послышались быстрые удаляющиеся шаги, а минуту спустя прикрикнул на собаку Камелькранц. Он подошел к амбару, погремел замком и удалился.
— Вася, это кто? — прошептал Левка.
— Не знаю…
— Кто-то наш, — обрадованно вздохнул Димка. — Говорит чисто по-русски.
— Но кто? — возразил я. — Ведь здесь мы не видели ни одного русского.
— Приключение, достойное Шерлока Холмса, — рассмеялся Левка. — На нашем месте он конечно бы сказал: «Не кажется ли вам, мистер Ватсон, что в этом старинном доме водятся привидения?» А что! Если тут есть гномы вроде Камелькранца, почему не быть привидениям?
— Давай спать, Шерлок Холмс, — оборвал я Левку.
Мы умолкли, но я еще долго не мог уснуть: у меня не выходил из головы таинственный голос, сказавший нам пионерский пароль.
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Для каждого из них это были первые побои в жизни.
Джек Лондон. «В далеком краю»
Мы проснулись от удара колокола. Во дворе сразу поднялась суматоха. Слышались голоса людей, говоривших на каком-то непонятном языке, и странная стукотня, напоминавшая топот копыт по черепице. Тот самый топот, который я слышал во сне. Теперь я ощутил его более отчетливо и все же не мог понять, что он означает.
Мы припали к стене амбара, и только тут я понял, что мешало мне спать. Странный стук издавали десятки человеческих ног, обутых в деревянные дощечки на веревочках. По двору ходили такие же невольники, как и мы. Это видно было по желтым повязкам на рукавах. Мы уже понимали зловещий смысл подобных знаков: ими немцы метили своих рабов.
— Поляки! — вполголоса произнес Димка.
Среди людей, топтавшихся во дворе, я заметил трех женщин. Они, как и мужчины, гремели колодками, но одеты были почище. Особенно бросалась в глаза девушка в простом белом холщовом платье с каштановыми волосами, заплетенными в две косы. Косы опускались ниже пояса.
— Красивая, правда? — шепнул Димка.
На изможденном лице красавицы ярко выделялись тонкие губы и карие глаза под темными, чуточку вразлет, бровями.
Я все время хотел рассмотреть пометку о национальности девушки, но рукава ее холщового платья были высоко закатаны. Две подруги девушки, несомненно, были полячками.
В глубине двора под навесом виднелись составленные в ряд столы. Там суетилась чернявая девчонка, приносившая вчера кресло баронессе. Перед девчонкой стояло ведро. Из него она черпала что-то маленьким ковшиком и разливала в алюминиевые миски, стоявшие на столе.
— А нас, что же, и кормить не будут? — спросил Левка. — Я со вчерашнего дня умираю с голоду…
— Карантин, — проворчал Димка.
Появился Камелькранц. Он сел на приступку одного из амбаров, вынул из кармана губную гармошку и заиграл вальс. Невольники, словно по команде, двинулись к столу.
— Подумайте, — фыркнул Димка. — Едят под музыку.
— Культура! — воскликнул Левка.
Камелькранц вдруг вскочил, подбежал к столу и ударил плетью широкоплечего черного поляка.
— Ах ты, сухожилье комара! — побагровев, кричал Верблюжий Венок. — До вечера без пищи!
Из дальнейших выкриков горбуна я понял, что поляк, съев свой кусок хлеба, умудрился взять второй. Я хорошо видел, как поляк доказывал что-то Камелькранцу, но горбун вновь ударил его плетью. У пленного сжались кулаки, он пригнул шею, собираясь броситься на управляющего, но вдруг как-то обмяк и медленно отошел от стола.
Только теперь я по-настоящему разглядел немца. Сунув глубоко руки в карманы, он стоял посреди двора, ощерив желтые зубы, и в глазах его горел такой дикий огонь, что я невольно вспомнил, как дрожали лошади, когда горбун приговаривал свое «стопп», «стопп». Сетон-Томпсон не ошибался: животные чувствовали, что на козлах сидело существо злее волка.
— Арбайтен![91] — коротко скомандовал Камелькранц.
Невольники торопливо опрокинули в рот содержимое мисок и стали расходиться: женщины — по коровникам, мужчины разбирали лопаты, стоявшие у сарая, и строились у ворот.
— Копецкий! — крикнул Камелькранц.
Из сарая вышел тот самый поляк, которого горбун бил плетью, присоединился к стоявшим у ворот. Послышался деревянный топот колодок об асфальт, ворота закрылись.
Карантин был строгим. Нас выпустили во двор только после того, как все поляки ушли на работу. Двери амбара изволила открыть сама баронесса. Она придирчиво оглядела наше жилище и приказала убрать солому, служившую нам постелью.
