– Вот вам и подрывные работы, чтоб у вас член отсох! – закричал он.
Самообладание начало понемногу возвращаться к нему. Обратно ехать не имело смысла. Вскоре на Грэнд приедет полиция, а может быть, они уже там. И пожарные. Может ли он выбраться, если поедет вперед, или он в тупике?
Площадь Хэрон. Он вполне может выехать на площадь Хэрон. Ему придется въехать по склону, крутизна которого составляет градусов двадцать пять, может быть, и тридцать. Кроме того, ему надо будет снести барьеры дорожного управления, но заграждения безопасности должны быть демонтированы. Возможно, у него получится. Да. У него получится. Этой ночью он может все.
Он въехал на еще не покрытое асфальтом полотно новой дороги. «ЛТД» швыряло из стороны в сторону. Фары были погашены, работали только подфарники. Увидев справа и сверху от себя фонари Хэрон, он стал увеличивать скорость, и когда стрелка спидометра миновала отметку тридцать, он направил машину на насыпь. Скорость достигла сорока, когда передние колеса ударились о склон, и машина устремилась вверх. Примерно на полпути задние колеса стали пробуксовывать, и он переключился на первую передачу. Двигатель сбавил обороты, и машина поползла вперед. Нос уже показался над насыпью, когда колеса снова стали пробуксовывать, выстреливая назад очередями снега, камней и комьев смерзшейся земли. На мгновение исход был не ясен, но простой силой инерции – возможно, в союзе с силой воли – «ЛТД» вынесло наверх.
Нос машины поддел черно-белое заграждение и отбросил его в сторону. Барьер упал в сугроб, подняв облачко снежной пыли. Он выехал на дорогу и с изумлением осознал, что он вновь едет по обычной улице, словно ничего не произошло. Он переключился на третью передачу и увеличил скорость до успокаивающих тридцати миль в час!
Он уже готов был свернуть к дому, когда ему пришло в голову, что следы его шин будут видны на свежем снегу еще часа два, пока их не покроет новый снег или не сотрет снегоочиститель. Вместо того чтобы свернуть на Крестоллин, он продолжал ехать по Хэрон и свернул на улицу Ривер. По Ривер он выехал на седьмое шоссе. С начала снегопада машин здесь было немного, но все же достаточно, чтобы превратить свежевыпавший снег в полужидкое месиво.
Он пристроился в колею, проложенную в снегу другими проехавшими на восток машинами, и увеличил скорость до сорока миль в час.
Он проехал по седьмому шоссе около десяти миль, а потом вернулся обратно в город и направился к улице Крестоллин. На улицы города уже выехало несколько снегоочистителей, которые двигались в ночи, словно огромные оранжевые мастифы с пылающими желтыми глазами. Несколько раз он взглянул в сторону участка дорожных работ, но снег закрывал видимость сплошной пеленой.
На полдороге домой он осознал тот факт, что хотя все окна были закрыты, а печка включена на полную мощность, в машине все равно было холодно. Он оглянулся и увидел звездообразную дыру в заднем правом стекле. На заднем сиденье валялись осколки, присыпанные снегом.
– Интересно, как это могло случиться? – удивленно спросил он самого себя. Он попытался вспомнить, но память была пуста.
Он въехал на свою улицу с севера и направился прямо к дому. Дом был таким же, каким он его и оставил. В кухонном окне горел свет – это было единственное освещенное окно в этом опустевшем квартале. Ни одна полицейская машина не поджидала его у дома, но гараж был открыт, и это было ужасно глупо. Когда идет снег, надо всегда закрывать гараж. Для того он и создан, этот гараж, чтобы уберечь твое имущество от непогоды. Его отец всегда так говорил. Его отец умер в гараже совсем как брат Джонни. Правда, Ральф Доуз самоубийства не совершал – у него было что-то вроде удара. Сосед нашел его на полу с садовыми ножницами в холодеющей левой руке и небольшим точильным камнем в правой. Вот так и умирают в предместьях. О, Господь, пошли эту праведную душу на небеса, где не растет сорная трава, а черномазые ублюдки знают свое место.
Он завел микроавтобус в гараж, опустил дверь и пошел в дом. Его трясло от утомления и перенапряжения. Часы показывали четверть третьего. Он повесил пальто и шляпу в шкафу в прихожей и уже было закрыл дверь, когда его пронзила молния ужаса, столь же головокружительного, как стакан неразбавленного виски. Он торопливо полез в карманы пальто и испустил долгий вздох облегчения, когда пальцы его нащупали перчатки все еще мокрые от бензина, слипшиеся в два влажных комочка.
Он подумал, не сварить ли ему кофе, но потом отказался от этого намерения. Его подташнивало, голова болела. Возможно, это было легкое отравление парами бензина, к которому примешивалось перенапряжение от рискованной поездки по заснеженным ночным улицам. В спальне он разделся и швырнул одежду на стул, не позаботившись даже сложить ее. Он думал, что уснет, как только голова его коснется подушки, но этого не произошло. Теперь, когда он наконец был дома и, по-видимому, в безопасности, тягостное возбуждение овладело им. Вместе с ним подступил и страх. Они поймают его и посадят в тюрьму. Его фотография появится в газетах. Его знакомые и друзья будут качать головами и обсуждать происшедшее в ресторанах и кафе. Винни Мэйсон скажет своей жене, что он всегда знал, что Доуз – сумасшедший. Родители Мэри, скорее всего, отправят ее в Рено. Там она поселится, а через некоторое время разведется с ним. Может быть, она найдет кого-нибудь, кто будет ее трахать. Лично его это совершенно не удивит.
Он лежал с открытыми глазами и повторял себе, что его не смогут разоблачить. На нем все время были перчатки, так что отпечатков пальцев он не оставил. Мэрино ведро и крышку от него он привез с собой обратно. Он запутал следы, чтобы сбить с толку возможную погоню, совсем как беглый каторжник, переходящий ручей, чтобы сбить со следа собак. Но ни одна из этих мыслей не приносила ему ни сна, ни утешения. Они все равно поймают его. Вполне возможно, что кто-то видел его машину на Хэрон, и ему показалось подозрительным, что кто-то разъезжает по городу так поздно и в такую непогоду. Возможно, кто-то нацарапал в записной книжке номер его машины, и сейчас этого следопыта поздравляет полиция. А может быть, они сняли образцы мельчайших частиц краски с заградительного барьера на площади Хэрон и сейчас отлавливают фамилию преступника в каком-нибудь компьютерном каталоге автовладельцев. А может быть… Он переворачивался с боку на бок, ожидая того момента, когда за окном его покажутся танцующие голубые тени, или раздастся тяжелый стук в дверь, и какой-нибудь бестелесный кафкианский голос скажет: Эй, там – открывай дверь! А когда он наконец-то заснул, то случилось это совсем незаметно для него самого. Мысли его без перебоя перешли из мира сознательных размышлений в искаженный мир снов с той же легкостью, с которой машина переходит с третьей на вторую передачу. Даже во снах ему казалось, что он не спит, раз за разом совершая самоубийство. То он сжигал себя, то становился под подвешенную наковальню и перерезал веревку, то вешался, то задувал контрольные язычки пламени в плите, а потом открывал на полную мощь духовку и все четыре конфорки, то пускал себе пулю в лоб, то выбрасывался из окна, то бросался прямо под колеса едущего с большой скоростью междугородного автобуса, то глотал таблетки, то выпивал залпом бутылку с дезинфицирующим средством для туалета, то направлял себе в рот баллончик аэрозоля «Сосновый аромат», нажимал на кнопку и вдыхал его до тех пор, пока голова не отделялась от тела и не улетала в небеса, как детский воздушный шарик, то совершал харакири, стоя на коленях в исповедальне католического собора и исповедуя грех самоубийства ошеломленному молодому священнику в тот самый момент, когда его дымящиеся внутренности вываливались на скамейку, словно тушеная говядина, свершая акт покаяния слабеющим, смущенным голосом в луже крови, по которой плавали горячие сардельки его кишок. Но наиболее живо и явственно он снова и снова представлял себя за рулем «ЛТД», слегка нажимающим на педаль газа в закрытом гараже; он делал глубокие вдохи и просматривал номер «Нэшнл Джиогрэфик», разглядывая фотографии различных бытовых сценок на Таити и в Окленде и жирного вторника [13] в Новом Орлеане, переворачивая страницы все медленнее и медленнее, пока звук двигателя не превращался в отдаленное приятное гудение, а зеленые воды Тихого океана не принимали его в свое убаюкивающее тепло и не уносили его вниз в серебристую глубину.
19 декабря, 1973
Когда он проснулся и встал с постели, было уже половина первого. Он чувствовал себя так, словно накануне напился до потери сознания. Голова чудовищно болела. Мочевой пузырь был полон. Во рту был отвратительный привкус. От малейшего физического усилия сердце начинало стучать, как боевой барабан. Он даже не удостоился роскоши потешить себя мыслью – пусть даже на очень краткий промежуток времени, – что все происшедшее вчера было только сном: запах бензина въелся в его плоть и тонким ароматом исходил от лежащей на стуле одежды. Снегопад кончился, небо было чистым, и яркий солнечный свет резал ему глаза.
