Дягилев — беззвучная сволочь. Кончает мне в рот, не издав ни звука. Кажется, даже дыхание не изменилось. А как хотелось ощутить его кайф, на самом деле. Хотя… Вот он его кайф, на моем языке — вязкий, солоноватый. Наслаждайся, Соня, и глотай. Вкус непривычный. Какая жалость, что, скорей всего, привыкнуть к нему у меня не получится.
Ведь даже этот раз может стать нашим последним.
Хочу его по-прежнему. Еще сильнее, еще темнее. Поднимаю голодные глаза, смотрю в глаза Вадима, ощущаю, как испаряется между нами воздух. Дышать? Я не хочу дышать, я хочу, чтобы вот он меня трахнул.
— На кровать, живо. — Это уже даже не приказ, это рык. Зверский. Да, неужели?
Дальше — никаких слов. Одни только рваные движения, после которых я стою на кровати на коленях, уткнув лицо в сложенные на покрывале ладони. Хорошо, что не видно моего лица. Я бы со стыда сгорела к чертовой матери! А так…
В чем проблема, да? Вроде же решила, что для него можно все?
Все. Да. Не отказываюсь от своих слов.
Но проблема все-таки есть.
Проблема в той фиговине, которая до того лежала на тумбочке у кровати.
Проблема в скользких, явно испачканных в чем-то, пальцах Вадима, которые сейчас вовсю обрабатывают… Последнее место, куда он меня еще не трахал, ага.
Черт. Черт-черт-черт. Маски нет. А вот заячий хвост мне вот-вот выдадут. Розовый. На анальной пробке, мать его.
Всхлипываю.
— Расслабься, зайка, — шепчет это беспощадное чудовище.
Расслабиться.
Хорошее пожелание.
Но эти ощущения от пальцев — там, они безумно сложные. И приятные, и болезненно разом. И от этого — одно только возбужденное и жалобное хныканье.
Неа, мне не дают остыть.
У хозяина две руки, и если одной он готовит плацдарм для хвоста — пальцы второй толкаются внутрь меня более привычным образом. И сдохнуть можно, как я уже хочу член. Кажется, кончу от одного только толчка.
— Ну, возьми меня, возьми, умоляю.
— Вот как отказать такой сладкой зайке? — насмешливо тянет он, и его безжалостные скользкие пальцы исчезают, а их место занимает прохладный металл.
И вот тут все, умри прямо сейчас, зайка по имени Соня. От стыда и вот этого вот всего. Сумбурного. До звезд перед глазами. А он еще и проталкивает пробку внутрь, все глубже и глубже, хотя кажется, что дальше уже и некуда. Чувство заполненности все сильнее.
Прикусываю пальцы.
— Попку ближе двинь. — Если бы дьявол умел мурлыкать — он делал бы это именно так. Вкрадчиво, хищно и ужасно возбуждающе.
— Все как ты хочешь, хозяин… — откликается моя душа. Вслух не могу уже, простите.
А дальше — дальше окончательная смерть. Смерть от того, что раньше я как-то существовала отдельно от него, потому что каждое его движение в меня — короткое замыкание на все двести двадцать.
Все ожидание, все терпение — все возвращается мне сторицей. Резкими ударами слепящего грязного удовольствия.
С пробкой хуже. С пробкой жестче. С пробкой острее. Я чувствую каждый нюанс ритмичных движений члена внутри меня. Я в буквальном смысле ощущаю, как меня натягивают — и подыхаю от каждого нового толчка. Скулеж, всхлипы — этого всего становится больше, и они уже гораздо громче. И вот сейчас я ору точно как в порнухе. Готова поклясться.
Первый раз было не так. Не так ярко, не так остро, не так невыносимо.
Первый раз я даже шевельнуться боялась, а сейчас — сама пытаюсь поспешить навстречу очередному проникновению. Хочу поторопиться навстречу своему удовольствию. Оно уже рядом, и все мое тело уже задыхается от нетерпения. Хочу оргазм, хочу, ну неужели я не заслужила?
— Стой смирно. — Ладонь Вадима опускается мне на бедро. Без особой силы, но шлепок выходит звонкий, громкий.
Ну, хорошо, стоять так стоять. Даже это-то сложно, сложно, потому что мир сводит все сильнее, а Он — будто нарочно еще и пробку беспокоит, проталкивая её глубже, заставляя прочувствовать на своем члене каждую венку.
Умру.
Сейчас…
Да-да, сейчас…
Затмение складывается из мелких черных точек, из восторженного высокого вскрика, из ладоней, отчаянно молотящих по покрывалу, из звона в ушах, из-за которых я еще некоторое время ничего не слышу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Сдохнуть можно…
И ноги немеют.
А Вадим тем временем, неторопливо вытаскивает из меня свой член и судя по звукам — меняет презерватив. Все та же невозмутимая сволочь. Ему в кайф смотреть, как я тут кончаю?
— Ну что, моя сладкая, тебе было хорошо? — мягко спрашивает он.
— Да, да, — выдыхаю я. — Охрененно…
— Значит, самое время перейти к твоему наказанию за побег, ушастая. — Я слышу в его тоне предвкушение. Толком ничего понять не успеваю потому, что он осторожно извлекает из меня пробку, и это довольно сильное ощущение — аж до вскрика.
Я не успеваю выдохнуть.
Потому что его пальцы возвращаются. Снова. Туда.
И снова до скулежа, стыдно и невыносимо. И сладко, черт возьми.
До меня доходит…
— Вы хотите… — от испуга даже скатываюсь на вы.
— Да, ушастая, — мягко откликается Вадим. — Сегодня ты будешь моя абсолютно везде, где только возможно. Ты не хочешь?
Если бы секс был спортом, то у Дягилева был бы разряд мастера спорта. Или грандмастера. Знаю, что таких титулов нет, для него бы придумали!
Его пальцы… Нежные, вкрадчивые, мягкие пальцы. Скользкие, быстрые, беспощадные. Обращающие против меня все, особенно мое тело, разжигающие мою похоть снова, медленно, неотвратимо. Выжидающие, коварные, подталкивающие все ближе к сладкой болезненной тьме.
Хочу ли я? Принадлежать ему? Вся?
Вопрос уже решенный.
— Хочу!
27. Потехе — час
— Зайка моя… Сладкая…
Её дивные мягкие волосы плотно обвивают кисть руки. Голова девушки запрокинута, губа прикушена. Вся она напряжена как струна, и как ту струну её сейчас старательно натягивают… Без спешки. Со вкусом.
Толчок в её тело — и Соня вскрикивает. Надсадно. Пронзительно.
— Слишком больно? Остановиться?
Не хочется останавливаться, но спросить он обязан. Иначе удовольствие будет не полным.
— Н-нет, — тихо всхлипывает это несносное создание и нетерпеливо подает свою сладкую задницу назад, будто сама насаживаясь на член Вадима. Снова кричит…
Давай, детка, покричи еще.
Душа отполирована её воплями до темной обсидиановой гладкости. Это просто бесценное ощущение.
Многое можно купить за деньги.
Можно за деньги пробить где, с кем, куда и как убегала твоя ушастая дурочка.
Можно за деньги приставить самых неожиданных соглядатаев к совершенно любому человеку.
Можно купить за деньги одну из горничных своего конкурента и передать через нее небольшой подарок для дочери хозяина.
Можно купить за деньги портье в отеле, и он отвернется, как только ты покажешься в тех дверях. И не увидит твою девочку, и камеры выключит, чтоб она не засветилась.
Многое можно купить за деньги.
Но нельзя купить за деньги покорности этой чудной зайки. Её можно получить только в дар. Бесценный дар.
И нельзя купить за деньги ни минуты лишнего времени.
А время, сука такая, заканчивается. Соню ведь еще надо возвращать домой. Пусть её отец еще не вернулся, наверняка в доме охрана и есть кому отследить перемещения дочери хозяина.
Вадим и так пытался минимизировать все издержки, на путь, на прелюдии — экономил буквально за счет всего, но нельзя же было брать зайку совсем без церемоний. И один сумбурный перепих не решил бы дела, не утолил бы звериный голод до неё.
Когда она сбежала после вечера — Вадим снова едва заснул. Только когда ему доложили, что зайку видели рядом с домом отца в одной машине с Эльзой — он успокоился. Только тогда начал планировать дальше. И вот сейчас его план с блеском претворяется в жизнь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мало.
Как же мало её.
Казалось бы, что тебе нужно, Дягилев, девочка вьется в твоих руках послушной веревкой, складывается во все узлы, какие тебе угодно, даже за этот вечер ни разу не сказала ни одного “нет”, хотя ты сегодня себя совершенно не сдерживал. Вот сейчас каждый толчок в эту восхитительную нетронутую задницу — это лишний спазм пьянящей тьмы, переполняющей грудную клетку, лишний крик Сони — возбужденный, распаленный, измученный крик его девочки. Она пищит, кусает зубами подушку, снова и снова колотит кулачками по кровати. А потом снова чуть подается бедрами навстречу члену.
