Сборы происходят в тишине. Дорога проходит в поцелуях.
Большего Дягилев себе не позволяет. Не сегодня. И не при водителе.
Останавливаются за два дома от дома Афанасьевых, и Вадим тянет Соню к себе на колени, стискивает свою девочку в своих руках.
— Я буду очень-очень голоден без тебя, ушастая моя, — шепчет он Соне, и она крепче прижимается к его ладони.
— Мы еще увидимся? — с тихой печалью спрашивает глупышка, неохотно сползая с колен Вадима.
— Даже не сомневайся, — улыбается Вадим. — Очень скоро увидимся, обещаю.
Она улыбнулась и выскочила из машины, припуская в сторону своего дома и имитируя все-таки “пробежку”.
Обычно Вадим Дягилев всегда следовал своему слову. И никто не мог его упрекнуть в обратном.
Но в этот раз следовать обещанию у него не получится. Потому, что он ошибся.
28. Тысяча путей заблуждения
— Как дела в университете, Соня? — ровно спрашивает папа, вырывая меня из моих пространных девочковых мыслей. Не скажу конкретно, о чем я думала, там было сумбурно и очень много о Вадиме. И о вчерашней моей "пробежке".
Папа выписался утром. На амбулаторное лечение, но я точно знаю, что когда я вернулась с пар — он уже кого-то натягивал из поставщиков. По телефону. Лежа в кресле в гостинной и вытянув ноги на какую-то банкетку. Эльза при этом массировала ему ноги. В общем, папа был на полном расслабоне. Но при этом все равно кого-то натягивал. Впрочем, ожидала ли я чего-то еще от своего отца? По-моему, он нормально расслабиться без того, чтобы кого-то не натянуть, не может.
— Нормально, в среду зачет по гражданскому праву, — нейтрально откликаюсь я.
Натянутость дрожит в воздухе. Интересно, я одна ощущаю этот разговор как слепые шаги по минному полю. Вроде, мы с папой делаем шаги навстречу друг другу, а все равно такое ощущение, что где-то что-то, но вот-вот рванет.
Но папа пытается. Это сложно не оценить.
Во многом, потому что я все еще злюсь. Нет, у нас с папой договор, мы “закрыли конфликт”, но черт возьми, как же непросто взять и вытереть всю ту восхитительную ситуацию из памяти. Нам бы поговорить, но тут даже не “религия не позволяет”. Просто нет смысла. Это будет еще один скандал, не дай бог — еще один папин приступ.
— Ты готова к зачету? — тихо спрашивает Эльза.
Да, она теперь ужинает вместе со мной и отцом. И живет тоже. В одном доме с нами. Я её до этого вообще не видела, а сейчас папа будто решил, что ну раз уж я с Эльзой познакомилась, то пусть теперь она с нами будет везде. Спасибо, что мне не нужно звать её мамой.
Я поднимаю глаза, красноречиво гляжу на отцовскую любовницу, а потом снова обращаю взгляд к тарелке. Да, суфле с брокколи поинтереснее будет чем Лизавета Валерьевна.
— Я всегда готова к зачетам, — вот тут отвечаю со всей максимальной ядовитостью.
Нет, в отрыве от всего, я понимаю — Эльза, наверное, нормальная тетка. В профиль. Папу она устраивает. Его право, в конце концов. У него же есть право на личную жизнь.
Но Эльза спала с Вадимом. Вставала на колени перед ним. Только за это я хочу её отравить или хотя бы оттаскать за волосы.
И я все еще помню, как это место за столом, по правую руку от папы, занимала моя мать.
И видеть на этом месте чужую, да еще и такую безмерно бесячую бабу… Терпеть её назойливое внимание… Будто она мне член семьи…
Боже, ну вот бесит, простите.
Так и хочется спросить: “Папа, почему ты не мог дальше трахать её так, чтобы я об этом не знала. Не приводить в наш дом. Или все-таки это твой дом, а я охренела?”
Ладно, я охренела, не скрою.
Нет, я мужественно молчу.
И это все, что я могу сделать, ага.
Какая жалость, что я не могу сделать точно так же.
Не могу, блин, взять, привести в папин дом Вадима, и сказать: “Ага, папочка, я в курсе что ты этого мужика терпеть не можешь, но я с ним трахаюсь. Он поужинает с нами, ты ведь не против, да?”
Мне нельзя.
У папы сердце.
Наверное, не будь этого чертового инфаркта — я бы все-таки решилась. Потому что…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я не хочу без Вадима.
Мне приходится, но это не значит, что я без него прекрасно выживу. Выживу, наверное. Жила же я как-то до его появления. Ну… Так, жила… Скучновато, нудно жила… Никак.
Но вот папин инфаркт мне капец как мешает.
Ссору с отцом я как-нибудь переживу. А вот к его похоронам я совсем не готова. И вот знаете, эта безысходность ужасно бесит. Почему я не могу быть с человеком, которым болею?
— Соня, ты ничего не хочешь мне рассказать? — вдруг произносит папа, и в повисшей над столом тишине звук опущенной на стол вилки звучит как молоток судьи, опущенный на трибуну.
Ох, ты ж, епт.
Что, прям все сразу?
Так, про Вадима папа не знает. Иначе он бы уже меня убил. И тон… Относительно спокойный, но резкий. Что произошло? Все-таки меня кто-то запалил в том прикиде черной дягилевской зайки? А можно фоточку?
Я поднимаю глаза. Вообще мне нечасто приходилось врать отцу. И в принципе — врать. А вот в покер играть мне как-то приходилось. И в принципе, держать лицо я умею прекрасно. Ну, вы попробуйте без этого умения посетить с папой какое-то светское мероприятие — для имиджа ведь полезно, чтобы ресторатор, он же отец-одиночка, появлялся на публике с дочерью. И не очень полезно, если дочь этого ресторатора, наблюдая спектакль, хочет убиться фейспалмом или пытается не уснуть от скуки. Нужно быть леди в таких места. Поэтому… Да, лицо держать умею. Иногда.
— О чем, папа? — ровно уточняю я. — Если ты все еще о Баринове — мне казалось, что я ясно озвучила, что по этому поводу я с тобой объясняться не буду. На развод я заявление подала сегодня. Не передумаю. Это ты хотел услышать?
Пальцы отца барабанят по столу. Глаза прищурены. Нет, что-то не так, однозначно
— Принеси, — бросает он Эльзе. Та тут же вскакивает и выбегает из столовой. Так… Дело начинает потихоньку пахнуть керосином. Эльза знает многое…
Я оказываюсь права.
Эльза возвращается не с пустыми руками. С маской. С моей белой заячьей маской, подаренной мне Вадимом на память о суаре. Черная так и осталась у Маринки, забрать её я пока не успела, хотя надо бы.
Вот тут уже раздраженно барабанить по столу начинают мои пальцы.
— Что это, Соня? — отец берет маску в руки, и бросает на стол. Будто презерватив использованный, найденный посреди гостинной.
Я перевожу взгляд на Эльзу. Это она нашла. Я по глазам вижу. С-стерлядь. Прошприлась по моим вещам. А мне казалось, что ей вообще вчера было пофиг, что моя “пробежка” затянулась. А вот нет. Есть ли вообще вопросы, в которые она не сует свой длинный нос?
— Видимо, это доказательство, что я совершенно зря не пользуюсь ключом от своей комнаты, папа.
Я пытаюсь говорить спокойно на самом деле. Ей богу, мне будто четырнадцать, и в моих вещах папа нашел сигареты, и последнее, что я могу бросить из упреков в ответ: “Какого хрена вы роетесь в моих вещах”.
Но, правда — какого хрена вообще?
— Соня… — Странно. Честно говоря, я ожидала услышать от папы исключительно Софию. Как и всегда, когда он злится. Но он не звучит злым. Он звучит будто слегка усталым.
— Соня, я знаю, откуда Лиза тебя забрала, — наконец говорит мой отец, и у меня звенит в ушах.
Знает? Про ту вечеринку вместе с Вадимом? И почему я до сих пор живая? И папа до сих пор живой. Странно. Ужасно странно.
И Эльза, стоящая за плечом моего отца, со стерильным выражением на лице. Она не могла сказать. Правду — не могла. Но что тогда?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Соня, тебе не место в БДСМ-клубе. И Тема не для тебя, — твердо произносит отец. Его любимый тон, который даже звучит так, что “возражения не уместны”.
— Вот как? — убийственно уточняю я, не мигая глядя на Эльзу. Я вижу, что она практически смертельно бледна. Какая жалость, что взглядом невозможно убить. То есть правду она сказать боится. А соврать — это мы запросто. Да еще и маску притащила. Интересно, чего эта тварь добивается?
