работающих, лошадей, с которыми так много проехала по своей Второй стране. Хоуп в коже Домны заметила желтовосую, всклокоченную голову Принцессы и очень обрадовалась, что та осталась жива. Когда Хоуп в коже Домны подошла к хозяйскому дому, тот уже догорал. Работающие все смотрели на него. Некоторые Совсем непринявшие, освобожденные от цепей, глядели на пожар жадно. Хоуп в коже Домны подошла к Домне в коже Хоуп. Женщины посмотрели друг на друга, повернулись одновременно к дому спинами, к работающим лицами. Здесь были все домашние работающие и почти все работающие из деревни, кроме самых старых и тех, кто остался спать. Среди людей набухала паника, и Домна, и Хоуп чувствовали, что люди боялись того, что будет дальше. Домна в коже Хоуп на родном русском сказала, что им всем нужно брать детей и бежать, пока есть возможность. На самый Север. Что скоро вернется хозяйский Полуработающий и захочет сам истязать их. А потом приедут надзирающие от государства и продадут их через открытую торговлю, ударяя молотком о деревянную тумбу. И их будут истязать уже новые хозяева. Одна из работающих, Совсем непринявших, освобожденных Хоуп в коже Домны, спросила громко, чего-то эта черная тут командует и ведет себя как хозяйка с ними. Некоторые работающие покивали, поддержали ее возгласами. Рыжая Полунепринявшая сказала, что они не бросят родного пространства. Работающие женщины тоже согласились. Тогда Хоуп в коже Домны сказала по-русски с сильной примесью, что они должны прислушаться, что их все равно распродадут, как животных, и отправят далеко отсюда, и, скорее всего, разлучат с детьми. Хоуп в коже Домны добавила, что они – и поглядела на Домну в своей бывшей коже – готовы отвести всех людей в свободное пространство, где нет хозяев. Одна из немолодых работающих сказала, что так не бывает, и что это ложь, и что это все иностранная полуработающая затуманила жене Работающего с металлом ум. Домна в коже Хоуп закричала, что это правда, что работающих нет на самом Севере и на самом Юге. Что там люди свободные, владеют своей землей и домом, работают для себя только. И что никто не может их насиловать и разлучать с семьями. Внутренний скелет дома громко треснул, и здание обвалилось. Работающие смотрели мимо Хоуп и Домны на сгоревшее здание и крестились. Хоуп в коже Домны спросила, кто готов поехать с ними. Работающие не ответили. Одна из работающих девочек лет одиннадцати проговорила, что хочет. Хозяин уже спрашивал у нее, началась ли у нее кровь. Мать дернула девочку за ухо, та вскрикнула и скривилась от боли.
Хоуп в коже Домны и Домна в коже Хоуп забрали со двора хозяйского дома телегу и лошадь, которые принадлежали Домне и Работающему с металлом. Им никто не препятствовал. В деревне в доме Анюты они собрали Домнины вещи и одежду. Самой Анюты тут так и не было. Домна в коже Хоуп переоделась в работающую одежду и обвязала голову и лицо платком. Они погрузились в телегу и поехали, поочередно управляя лошадью. На дорожной развилке они свернули направо, на дорогу из деревни дальше. Луна уже давно провалилась, и над Дикой и холодной страной загоралось сильное летнее солнце.
7. Свобода
– Я бы не смогла снять кожу так легко. У меня есть шрам на пояснице – небольшой, зато глубокий.
– Покажи.
Я перекатилась к черепу задом и задрала рубашку.
– Хэ, грецкий орех!
– Да, зажил волнами. У меня на спине грецкий орех в разрезе. Все было ок в раннем детстве. Но после первых месячных начали появляться шишки. Сначала выросла на пояснице, где кожа соприкасалась с поясами штанов. Жировик-фасолина. Хоть мне было еще четырнадцать, меня как-то определили во взрослую больницу, к лучшему хирургу города. Оперировали под местным наркозом, медсестра держала меня за руку, спрашивала, как я. Мама принесла доктору коньяка и конфет. Не помню – до или после. Операцию мне сделали в пятницу. Рана очень чесалась. Я не выдержала и почесала ее пару раз. И почувствовала, как она намокла. Показала маме вечером. Она сразу меня отвела в эту же больницу. Того хирурга не было, а дежурил практикант. Он сказал, что о-о-о-о-о, разошлись швы, и что не будет ничего делать, и чтобы я приходила в понедельник, когда врачи выйдут на работу. По-моему, он даже не поменял намокший от крови бинт. Дома мне обработали кожу вокруг раны зеленкой. Это было сложно – снова все организовывать во взрослой больнице. Моя бабушка работала в детской поликлинике. В понедельник меня повели туда. Принимали хирургиня, бодрая старушка, и медсестра, моложе. Поликлиника занимала первый этаж желтой пятиэтажки. Длинная, с широким входом под грибом-крышей, с тяжелыми деревянными дверьми. Тут даже был сделан въезд – или скорее ввоз – для колясок. Внутри висели иллюстрации для детей и детьми нарисованные, был даже какой-то игральный уголок с коляской и коричневым медведем из гладкой, но шерстяной блестящей ткани. Коридоры бледно-желтые, с фикусами и занавесками на половину окон. Я много болела и просто приходила к бабушке на работу, поэтому часто там тусовалась. И в тот понедельник тетеньки положили меня на стол в своей операционной. Прямо над столом зияла огромная дырища в потолке. В ней виднелись трухлявые доски перекрытий. Короче, операционная была в аварийном состоянии. Я потом видела ее в новостях на втором канале. Меня оперировали аккуратно, но без наркоза: его почему-то нельзя было делать. Может, потому что рана открылась. Ее промыли, а потом зашивали наживую. Было неловко – и я не плакала. Казалось, что я уже очень взрослая. На коже спины остался бугристый шрам. Потом я ходила в эту поликлинику на электрофорез. Это был мой любимый кабинет. Вытянутый, как кишка, с лабиринтом помещений из множества красных занавесок. За каждой хранился чудесный целительный гаджет. Это походило на аттракционы с волшебными комнатами. Когда я выросла и посмотрела «Твин Пикс», я поняла, что это вылитая Красная Комната. Иногда гаджеты светились желто-инопланетным цветом. Как в «Секретных материалах». Медсестра заводила меня в одну из Красных Комнат. Там стоял такой прибор с колесиками, переключателями и проводками. Я ложилась на кушетку. Медсестра клала мокрую тряпочку на мой плохо заживающий шрам, сверху – клеенчатую блямбу, от которой тянулись проводки. Дальше она врубала рубильник и уходила минут на десять. Ток покалывал и грел шрам. Я лежала, думала о чем-то своем или подслушивала, о чем говорят медсестры – иногда их было две. Звенел будильник. Выходило время моей процедуры или кого-то еще, кто прогревался в Красной Комнате. Шрам так
