— Ладно, согласен, ничего не случается просто так, но это не означает, что я провинился.
Снова молчание. Но когда я уже собиралась вновь поторопить Тима, он продолжил сам:
— В общем, да, нянь нанимают не просто так, но вина в этом не только и не столько моя. Довольна?
— Пока довольна, — кивнула я, протягивая ему в качестве вознаграждения очередную порцию салата. — А чья же в этом вина?
Тимка вновь завис, делая вид, что тщательно пережёвывает, хотя на самом деле явно так же тщательно обдумывал ответ. Вопросы его не радовали, это было заметно с первого взгляда, но и не вызывали раздражения, потому что глаза подопечного оставались всё такими же задумчивыми. Едкий огонёк в них не разгорался.
— А не много ли вопросов ты задаёшь, нянечка? — так и не определившись с ответом, отозвался он.
— Не много. — Я нагло стащила из чашки очередной кусочек капусты и облизала пальцы. Тим деликатно отвёл взор к потолку, делая вид, что ничего не заметил. — У нас впереди ещё остаток салата, зефир и торт. Это ещё лёгкий вопрос, самые сложные у меня на сладкое.
Секунда, другая… и дикий смех Тима. Подопечный резко поднялся с подушек, подаваясь вперёд, замер всего в паре сантиметров от моего лица и, вопросительно подняв брови, прошептал:
— Так, может, сразу перейдём к сладенькому?
Голос хриплый, напряжённый и, должно быть, даже сексуальный. По крайней мере, того подразумевал подтекст фразы. И я бы в очередной раз купилась и смутилась, если бы не опустила взгляд ниже, туда, где вилка с салатом, которую как раз собиралась подать подопечному, теперь была направлена зубцами прямо ему в горло. Смутиться не удалось, потому что я истерично заржала, отмахиваясь от Тима вилкой.
— А ты, Тимофей, однако, наглеешь, — выдавила я сквозь смех.
— Да, могу, умею, практикую, — недовольно проворчал пацан, забирая у меня вилку и мгновенно доедая салат. — Отлично, отвечаю на последний вопрос: я не провинился, моя вина лишь в том, что когда-то оказался не в том месте и не в то время, в остальном же в бесконечной череде нянек виноваты родители. Не могу сказать, что кто-то из них в особенности. Вместе. Как обычно принимают все решения.
Тим вздохнул и притянул к себе блюдце с тортом, сковырнул немного крема, облизал зубчики. Вот так незаметно мы всё же перешли к десерту. Совершенно незаметно, потому что необходимого ответа я так и не получила. Кружу вокруг да около и сама же за это огребаю. Пора переходить к решительным действиям.
— Не в том месте и не в то время — это, как я понимаю, об аварии. Последние вопросы: что за авария и почему после неё тебе начали нанимать нянь?
Подопечный дёрнулся, как от удара, и поднял глаза, смерив меня пристальным взглядом. Уже не задумчивым. И мне внезапно стало чертовски не по себе, потому что, кажется, ворошить это прошлое Тим действительно не любил. От того, как он посмотрел на меня, дыхание перехватывало — и увы, совсем не так, как от пошлых шуточек, а как… от страха. Даже его отец на меня ещё так не смотрел. Болезненно, хмуро, напряжённо. Так, словно взгляд — это острый скальпель, в любой момент готовый вскрыть меня и выудить все мысли, все страхи, все желания…
Я сглотнула и порывисто облизала пересохшие губы. Чёрт, Тимошка, если я сейчас тебя боюсь, что будет лет через шесть с твоими подчиненными?
Подопечный отвлёкся, опуская взгляд на мои губы…
— А наша Лада зря времени не теряла. Я заикнулся об аварии, и она сложила два плюс два, — пробормотал он. — Нянечка, это слишком личные вопросы, даже не все друзья знают на них ответы.
Он словно пододвигается ещё ближе. Или уже был тут? Рядом, всего в десятке сантиметров от меня. Вкрадчивый и тихий, как дикий кот — которого только что кормили с рук.
— Тортик?
Вопрос я слышу не сразу. Только когда ложечка с умопомрачительно пахнущим тирамису оказывается у моих губ, понимаю, что происходит. И автоматически принимаю кусочек. Подопечный молча за этим наблюдает, и вся ситуация из забавного «кормления ребёнка» становится какой-то… двусмысленной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Если бы знал, какие вопросы мне собираются задавать, не согласился бы, — продолжает Тим, потом замолкает, ненадолго опускает голову, чтобы отломить ещё торта. — Хотя не уверен. — Ложка снова у моих губ. — Я, конечно, не люблю, когда лезут ко мне в душу и пытаются там покопаться, но…
И опять взгляд. Тот самый, который был в дверях: жадный, прожигающий до костей. Господи, как может быть столько разных взглядов у одного человека? У мальчишки! Я должна отодвинуться, просто обязана, но что-то удерживает на месте. То ли торт, то ли эти серые глаза…
— 42-
Секунда, две…
— Эй, Тимыч, ты чего на звонки не…
Дверь распахнулась с пинка, а бодрый Дериглазов-младший замер на пороге, так и не договорив. Наваждение спало, и я смогла отстраниться, практически отшатнувшись от подопечного и чуть не упав с кровати.
— Ма-амочки мои, — протянул Димка, усмехаясь и обмахиваясь рукой. — Какая картина! А у вас тут жарко. — Он ухмыляется шире. — Давно проветривали?
— Дериглазов, — вспыхнула я, понимая, к чему он клонит. — О чём ты тут думаешь? Я просто кормила мальчика с ложечки! Он сам не умеет.
Дима хмыкнул и вновь окинул нас взглядом: раскрасневшуюся меня на чужой кровати, Тима без майки, подушки за его спиной и блюдце с тортом в руках.
— Или он тебя? — выдавил, наконец, Дима.
Тимка у меня за спиной прыснул и истерично заржал, отставляя блюдце на поднос. Смеялся он долго, качественно, уткнувшись носом в одеяло и вздрагивая всем телом. Мы с Димой ждали.
— Митяй, честно, это не то, что ты подумал, — выдавил пацан через минуту. — Мы просто поспорили.
— Точнее взяли друг друга на слабо, — поправила я, пожимая плечами.
Впрочем, со стороны это «слабо» явно смотрелось по меньшей мере странно, по большей… Я опустила голову, представляя картину глазами Димы. По большей — пошло. И явно могло оказаться ещё пошлей, если бы не явился Дериглазов. Каким бы мальчишкой ни был Тимка, иногда он смотрит так, что ты не можешь противиться. Реагируешь, как бандерлоги перед удавом.
Мы слышим тебя, Каа.
Тьфу ты! Гипнотизёр чёртов. Я украдкой бросила взгляд на подопечного, который успешно отсмеялся и вновь сидел хмурым, покусывая ложечку, с которой только что ела я. Что ж, приятная новость: не брезгует. Неприятная новость: Ладочка, кажется только что ты едва не решилась с ним… Ну нет, быть такого не может!
— На слабо? — вырвал меня из не самых безоблачных раздумий голос Дериглазова. — Товарищи, вы меня разочаровываете. Лада, ты-то родня Никитоса, где хваленая сообразительность?
— Я была сообразительна, как никогда.
Ага, особенно недавно. Когда сидела и не могла пошевелиться под взглядом чёртового малолетки. Хотя дурацкая попытка кормления с ложечки — тоже верх сообразительности. Сам бы попробовал как-нибудь сподвигнуть Тима на откровенность!
— К тому же идея была моя, — проворчал Тимофей, то ли действительно обидевшись, то ли внезапно защищая меня.
Дериглазов смерил его взглядом, покачал головой, но ничего не сказал. Вместо этого он легко отопнул кофейный столик — чашка чая зловеще покачнулась — и плюхнулся на кровать между нами. Доверительно приобнял за плечи Тима, подмял себе под бок меня, по хозяйски обхватив за талию, и заявил:
— Отлично, раз вы такие любители споров, предлагаю решать вопросы более азартным путём. Устроим игру в карты. Послезавтра… Нет, в пятницу!
Он потрепал Тимку по макушке и, на секунду повернувшись ко мне, многозначительно подмигнул. Ай, Димка, ай, затейник! Хотел он посмотреть, что будет, если заставить нас с Тимом сыграть в карты, значит, посмотрит. Из кожи вон вылезет, но добьётся своего. А я, кажется, не буду ему мешать, потому что теперь имею собственные планы на возможную победу.
— И на что предлагаешь играть? — фыркнул Тимка, скидывая с плеч руку друга. Голос прозвучал ворчливо, но лицо выражало крайнюю степень заинтересованности. — На алкашку пока что я не согласен. Всё, хватит.
