Итак, я оформил документы. Машину у меня взяли, а мне на до было ехать в цветочный магазин. Я стоял у подъезда штаба и ждал, не попадется ли на глаза кто-нибудь из друзей-офицеров. Машину мне дал Гарвин, сам предложил. Почему именно он? Гарвин не был мне другом. Он все время старался держаться около адъютанта Фромма. Я не знал, что Гарвин такой скупой. Он потребовал у меня долг, какую-то мелочь. В тот день мне не хотелось отдавать: денег в кармане оказалось немного, а нужно было купить цветы Юв, еще кое-что для нее и иметь на всякий случай про запас. Гарвин и слушать не хотел, как я ни уверял, что верну долг завтра. «Только сегодня». - настаивал он. — «Но я никуда не денусь!» «Кто тебя знает!» — отвечал он.
Пришлось отдать. Я поехал и скоро заметил, что за мной неотрывно следует превосходная машина Я остановился возле цветочного магазина. Эта машина, подойдя вплотную к моей, тоже остановилась, но дверца ее не открылась, и человек за рулем — он был в штатском костюме — сидел отвернувшись. Когда я нагнулся, чтобы захлопнуть дверцу, в этот момент… Но больше ничего не помню.
Так что же, выходит, Гарвин знал, что меня убьют. Он бо ялся потерять свои деньги.
«Жадность на деньги подобна стрелке компаса: как ни крути его, стрелка непременно покажет ту сторону, где можно написать слово «преступление», — так говорил когда-то мой отец.
Гарвин, а за ним — Фромм, конечно… Надо сказать об этом. Где профессор? Надо, чтоб знал отец, знали на родине…»
Этот неожиданный вывод, к которому наконец привели его воспоминания, возникшие издалека, как будто встряхнул его всего. Он резко приподнял голову, опираясь на руки, но тотчас же опустил ее, застонав.
— Тише… Вам нельзя двигаться, — послышался сбоку нежный просящий голос.
О, как сразу забилось сердце! В висках больно застучала кровь и помутилось в глазах.
— Юв, — шепотом произнес он первое слово. — Ты?…
Молчание. Кто-то стоял рядом — слышны дыхание, шелест платья.
— Нет, — ответил тот же голос. — Это я, Эрика Зильтон.
— Эрика? — удивился он.
Боль постепенно утихла, туман спал с глаз. Он разглядел тонкую фигурку в белом халате, худенькое лицо. Это не Юв…
— Она скоро придет, — сказала Эрика.
— Придет, — тихо повторил он. — Он хотел представить Юв здесь, вместо Эрики, но это не получалось. Была только Эрика.
— Почему вы здесь?
— Я после расскажу. А пока вам нужно отдыхать, лечиться.
«Да, надо лечиться, чтобы жить, — подумал он. — Как это хорошо — жить! Но — Фромм… Как подло они поступили!»
Браун стиснул зубы от негодования, и тотчас голова будто раскололась, в глазах все подернулось туманом…
ЖИВОЙ!
— Скажешь профессору Галактионову, что он поступит в выс шей степени неблагоразумно, если не примет моего предложения. Внуши, что он получит не только огромные деньги, — я гарантирую его безопасность и полную свободу. Нибиш защитит надежнее, чем закон. Не забудь напомнить, что ему нет смысла и расчета возвращаться на родину: там ему будет уготована ссылка в Сибирь, если не хуже, — это ты отлично понимаешь сам. Иди и не появляйся мне на глаза, пока не сломишь упорства Галактионова.
И человек, получивший задание с такими наставлениями, отправился к русскому профессору. Ему было лет пятьдесят. Лицо его сплошь покрывали веснушки, издали они молодили, придавали здоровый, цветущий вид, а вблизи отчетливо выступали косые морщины.
Несмотря на летнюю жару, он носил просторное светлое пальто — оно скрывало старый с протертыми рукавами костюм; на голове — серая шляпа с широкими обвисшими полями. Он шел не спеша, обдумывая, как лучше подступиться к Галактионову…
— Здравствуйте, профессор.
Перед Галактионовым стоял тот самый человек, которого он видел в памятный день на пути к цветочному магазину. Даниил Романович снова подумал, что он где-то встречал этого человека. Только было это давно, когда на его лице не было морщин и светло-рыжие брови не торчали кисточками; взгляд серых глаз был грустно задумчивым, а не нагловатым и колючим, как сейчас.
— У меня к вам серьезное дело, — сказал он на чистом русском языке, и Галактионов больше не сомневался, что гость его русский.
У Даниила Романовича в это время был Макс. Галактионов попросил его выйти в другую комнату и, не приглашая посетителя садиться, сказал:
— Слушаю вас. Но могу для этого выкроить пять минут. — Даниил Романович на ходу дожевывал бутерброд, одновременно завязывая галстук.
Посетитель, не снимая шляпы, сел в кресло, вытянул ноги, не спеша достал сигару, откусил кончик ее, сплюнул на пол, но угадал себе на пальто, закурил. Затем, поглядывая на дверь, тихим голосом изложил предложение Нибиша.
— Вы получите полмиллиона и надежную защиту от правосу дия, — сказал он, помахивая сигарой и отгоняя дым.
Галактионов одернул пиджак и взял шляпу.
— Я уже слышал это предложение и послал Нибиша вместе с его шантажистом к черту.
Посетитель подобрал ноги, вскинул рыжие пучки бровей; се рые с черными зрачками глаза были похожи на обшарпанные дула пистолетов.
— С того времени положение изменилось, — произнес он, не разжимая зубов. — Изменилось в худшую для вас сторону.
— Я никого не просил беспокоиться обо мне, — холодно от ветил Галактионов.
— А вы читали сегодняшние газеты?
— Я теперь не читаю их.
— Зря. Вот что пишут. — Посетитель извлек из просторного кармана газету. — Не беспокойтесь, не ругают. Наоборот…
«Профессор Галактионов давно известен цивилизованному ми ру как противник коммунистического режима». Он восхищался научными успехами этого мира…»
А вывод?
«Если Галактионов и причастен к убийству Брауна, то все равно он действовал тут не как наш враг, его вынудили это сделать, чтобы погубить. Будем внимательны к Галактионову и беспощадны к врагам…»
Это писали «Биржевые ведомости», — газета, которая до сих пор поносила Галактионова так же, как и «Новая Атлантида».
Даниил Романович понял, в чьих интересах была напечатана такая статья. Нибишу надо, чтобы Галактионова не арестовывали — во всяком случае до тех пор, пока он не приобретет «секрета воскрешения мертвецов».
— А вот что еще пишут, — гость развернул еще одну газету.
— Достаточно.
— Напрасно. Тут пишут: после того, как вы отказались от убежища в известном вам посольстве, Советское правительство расценило это как нежелание возвратиться на родину.
— Это вы не пожелали возвратиться на родину… — Даниил Романович надел шляпу. — Как ваша фамилия?
Посетитель, отвернувшись, заговорил по-атлантски:
— Я все же советовал бы вам принять предложение господина Нибиша, подумать…
— У меня нет времени разговаривать о Нибише. Но вам я мо гу уделить еще пару минут. Только говорите по-русски. Скажите, как ваша фамилия? Я вас когда-то встречал. Давно, вероятно. Как вы сюда попали, чем занимаетесь?
— Я свободный человек. — Посетитель снова вытянул ноги, пустил клуб дыма, изображая свою независимость и безмятежность. — Что хочу, то и делаю.
«Сейчас я спущу его с лестницы», — подумал Галактионов и кивком показал на густой дым. — Разыгрываете. Сигарам курим, водкам пьем…
— Что это такое? — нахмурился посетитель,
— Такую песенку распевал один недалекий человек, пожив ший, кажется, в Харбине. Тоже говорил о свободе. Выходит, вы свободный человек — сами выбрали себе предательство и шантаж?
Посетитель резко вскочил, стукнув каблуками. Сразу же приоткрылась дверь и высунулась голова Макса с настороженным взглядом немигающих глаз. Галактионов чуть заметным движением руки приказал ему не мешать разговору.
«Свободный человек» снова сел, руки его, усыпанные вес нушками, сжались в кулаки.
— Я не предавал. Меня предали. Все бежали с поля боя.
И вновь показалось Галактионову, что однажды близко видел он это лицо и этот взгляд с затаенной грустью, и было это не так давно. И вдруг вспомнил…
— Ваша фамилия Коровин.
Посетитель вздрогнул. Он старался придать голосу безраз личный тон:
— Ну, пусть Коровин. Это все равно, что Иванов…
— Нет, не все равно. Вашему сыну не все равно..
И снова посетитель вздрогнул — и долго не мог овладеть собой.
— Сын? Вы… вы бросьте, профессор, меня шантажировать. Не выйдет!..
— Вы забыли сына, и он вас знать не хочет. Вы для него мертвы. Мертвые сраму не имут… Как вы смели прийти сюда?
— К делу, к делу, профессор, — сказал Коровин. — Я жду ответа. Серьезно подумайте. Вы же знаете, что ждет вас, когда вы вернетесь на родину.
Галактионов посмотрел на него с усмешкой.
— Я мог бы выгнать вас и не разговаривать так долго. Но такая уж у меня, черт побери, натура — каждое дело хочется закончить.
